Чистые струи
Шрифт:
— Рублей сорок. Больше-то зачем?
— Чудак! Вот чудак! Да по-хорошему раз в кабак прошвырнуться — сотню выложить.
— …И все так ходят?
Лесков посмотрел на Петю протяжно и жалостливо.
— Нет, не все, конечно. Но имей в виду — десяткой не отделаешься. Я червонец только официанту выбрасывал.
— За что же ему?
— За услуги, братец, за услуги!
— Так ему за это, наверно, зарплату платят.
— Платят, платят! Ты не волнуйся очень-то, чего вскочил?.. Платят, да, понимаешь, не за все.
— А за что же не платят?
— Эх! — вздохнул бегемотом Лесков. — Поехать бы с тобой — узнал бы, за что им не платят! Где там наш Федя, стервец,
Петя подумал было, что Лесков сильно пьян, что это водка рвет его раскачивающуюся душу, но он ошибся. Лесков успокоился и смотрел теперь как-то виновато и понуро.
— Сходишь в ресторан, а, Петро? Прошу тебя — сходи в ресторан. Ради меня, ладно?
— Ладно, — пообещал Петя, прибрасывая в голове — сможет сходить взаправду или нет?
— Ну вот! Тогда слухай! Главное, слухай, чтоб не подвел там ни себя, ни меня. Придешь, сядешь за столик — не за всякий, а который мужик обслуживает. Секешь? Вот так — нога за ногу. Не суетись, держись лордом. Курить нельзя — наплюй! Главное — лордом, тогда все можно! Кури. Только не как у нас в перекур, не рывками, а вот так! — Лесков нарисовал позу, продемонстрировал. — Подходит официант — пригласи сесть. Лорд — хозяин! И намекни, что, мол, моряк. Не строй из себя плотника четвертого разряда. Он в твоем мастерстве не разбирается, потому что очень мало его ценит. Ну как-как! Скажи, что полгода, мол, мотало, кое-как до вашего кресла добрался. Увидишь — сразу потечет, как айсберг в тропиках. Максимум заботы о тебе, плотнике четвертого разряда. Раскручивай дальше — про тоску душевную по далекому морю, по живому хорошему человеку. Он все равно не заплачет, так что не бойся перегнуть. Минута, ну от силы — полторы, и все. Тогда отдыхай и пожинай плоды красноречия и вдохновенной фантазии.
— Это все — чтобы поесть? — удивился Петя.
Лесков посмотрел на него, как на очень, очень тупого ученика. Петя заерзал от неловкости. И вдруг Лесков захохотал, свиваясь в жгут.
«Разыграл, гад!» — подумал Петя и пожалел, что отправил Федю.
— Ох, вспомнил. Фокус вспомнил! Во что однажды мне слепили! Не поверишь, только правда. Захожу однажды в кабак…
Появился запыхавшийся Федя.
— Не дают! После семи, говорят, баста.
Он чуть не плакал, он уважал Петю и Лескова.
— Надо было мне идти! — огорченно сказал Лесков. — Небось Зинуля за прилавком. Дала бы по старому знакомству. Да теперь уж неохота!
Прибрали бутылки и замкнули бытовку.
Петю поселили в трехместной комнате на четвертом этаже. Ничего комната, просторная — два окна. Петина кровать посередочке, изголовьем к простенку, между окон. Но чернявый сосед Слава попросил уступить место ему, чтобы быть рядом с таким же чернявым товарищем Костей. И Петя с большим удовольствием согласился: неудобно, когда они смотрят друг на друга через твое отдыхающее тело.
Два дня понадобилось Пете, чтобы усвоить правила поведения в этом приличном доме отдыха. На третий, с самого утра, он сорвался в город, поскольку жил все это время пьянящей надеждой о возможности долгожданного счастья.
В библиотеке, такой шикарной и такой тихой в эти летние дни, Петя дорвался До подшивок журнала «Здоровье». Ну что им с Надюхой стоило выписать этот журнал! Разве подозревали…
На следующий день Петя появился в читальном зале с толстой тетрадью в коленкоровой обложке и новеньким набором
шариковых ручек. Особо интересующие его места переписывал красной пастой. Красной переписал и большую статью профессора Одинцова.Утомившись, он шел на берег моря. И читал-перечитывал свои красные записи, не обращая внимания на прекрасных женщин, томящихся на прокаленном приморским солнцем желтом песке, на стоящие на рейде величественные самоуверенные корабли, на пивные ларьки и закусочные. Он чувствовал, что становился каким-то совсем-совсем другим человеком — повзрослевшим, помудревшим наконец, получившим доступ к чему-то такому важному, что совершенно необходимо для того, чтобы стать еще более другим человеком. А ведь он мог не поехать сюда, мог не постичь всего этого! И с жалостливой болью Петя смотрел на себя недавнего. Вот он в бытовке с Лесковым и Лыковым. Вот он на перроне с Надюхой…
Он отправил Надюхе большое трогательное письмо и с нетерпением стал ждать ответа. Он понимал, что торчать здесь, когда уходит время, от которого зависит все счастье их дальнейшей совместной жизни, кощунственно, и заказал билет на Излучье. Он бы уехал и сразу, но чувствовал, что библиотека таит в себе еще столько важного, совершенно необходимого! Да и Надюха может заинтересоваться какой-нибудь деталькой, какой-нибудь подробностью, а где тогда ее обнаружишь?..
В доме отдыха кипела жизнь. Счастливые липа, легкое веселье. Петя и не пытался понять — отчего это все. Да у него самого, наверное, было сейчас счастливое лицо. Костя и Слава оказались приятнейшими современными людьми, уделяли Пете постоянное внимание, все время приглашали на какую-то дачу, но Петя ждал от Надюхи весточки и не мог отлучаться.
Он представлял, как читает она неожиданное письмо. Небось думала о нем что-нибудь тревожное, бабье, а вот на тебе! Стоит она такого письма, ох как стоит! Все будет теперь, Надюха, все! Только слез больше не будет.
И вот он получил ответ. Надюха писала неузнаваемым почерком, с ошибками, пропускала слова. Видно, на обдумывание фраз и выражений у нее не было сил. У Пети в ушах стоял звон — невыносимо протяжный и сухой. Оказывается, Надюха чувствовала, что эта поездка добром не кончится, что спутается он с какой-нибудь сволочью, с продувной бесстыдницей. Так оно и случилось. Быстро же он набрался подробных сведений о половой жизни!
И еще много всякого писала его Надюха, не жалея ядовитой желчи. С маху она решила, что дальнейшую совместную жизнь считает немыслимой и пусть он, Петя, живет у той сучки, с которой ему так интересно…
Петя — мужик жилистый и спокойный — тут не выдержал: купил бутылку.
Вечером, одичавший спросонья и уставший от изнурительной борьбы с подступавшей к горлу тошнотой, он выбрался на свежий воздух. Переливались разноцветными огнями огромные карусели, группы отдыхающих шли с электрички и были возбуждены потрясающим широкоформатным фильмом. У танцплощадки по случаю воскресенья было многолюдно. Все готовились к предстоящему веселью и уже начинали веселиться.
Странное состояние овладело Петей. Словно треснул и рассыпался тяжелый обруч, когда-то насаженный на его растущую голову. И стало необычно легко не только голове, но и всему телу, в котором с неудержимой и звонкой радостью забилось в полную мощь новое сердце. Старое же тикало все тише, засыпало и растворялось под напором невиданного потока молодой бурливой крови.
Петя понял, что надо, что будет жить, как живут вот эти люди — смеющиеся и красивые.
Он и не надеялся, что отчаяние, порожденное неумной жестокостью жены, так быстро перегорит в нем.