Чистый Дор (Рассказы)

– Помню-помню, - ответил я.
– Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.

Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.

– Вот мой кум, - говорил он с гордостью.
– Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!

– Да, - сказал кум задумчиво.
– Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.

– Кто?
– не понял было я.

– Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.

– А, - понял я.
– Понятно. А что, есть караси-то в озере?

– Ну что ж, - отвечал кум с расстановкой.
– Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.

– А я хозяйство бросил!
– кричал дядя Зуй.
– Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала - шесть лет.

– Дядя Ваня любит Нюрку, - сказал кум.

– И Нюрка, - подхватил дядя Зуй, - и Нюрка любит дядю Ваню.

– Ну что ж, - согласился кум, - и Нюрка любит дядю Ваню.

Разговор заглох. Закат спрятался в тёмный лесистый берег, но окна кумова дома ещё улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.

– А у нас ведь и подарки тебе есть, - сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.

– И вареньица принесли?
– удивился кум, разглядывая подарки.

– И вареньица, - подхватил дядя Зуй.
– Черничного.

– Дядя Ваня любит вареньице, - сказал кум.
– Черничное.

По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами - жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно:

– Ночк, Ночк, Ночк, Ночк, Ночк...

– А что, кум, - спрашивал дядя Зуй, подмигивая мне, - где же у тебя морда то? Не в озере ли стоит?

– Зачем в озере, - ответил кум.
– Дядя Ваня починяет морду. Вон она стоит, морда-то, у сарая.

У сарая стояла морда, похожая на огромную бутыль, сплетённую из ивовых прутьев.

– Починяется морда, - с уважением пояснил мне дядя Зуй.
– А другая не в озере ли, кум, стоит?

– А другая, наверно что, в озере, - ответил кум, сомневаясь.

– Так не проверить ли?
– намекнул дядя Зуй.
– Насчёт карасей.

– Зачем же?
– сказал кум.
– Чего её зря проверять?

Закат окончательно утонул в лесах. Козодои всё летали над лугом, но уже не было их видно, только слышалась однообразная глухая трель.

– Ну, кум, - сказал дядя Зуй, - попробуй, что ли, волвяночек.

– Ну что ж, - вздохнул кум, - это, пожалуй что, и можно.

Он встал и задумчиво отправился в дом.

– Видал?
– обрадовался дядя Зуй и снова подмигнул мне: - Начинается. Сейчас медку поедим.

Кум долго-долго возился в доме, выглядывал для чего-то из окна, а потом вынес тарелку и вилку.

– А вот хлеба-то у нас нет, - смутился дядя Зуй, вытряхивая грибы в тарелку.
– У нас, извиняюсь, магазин был, кум, закрыт...

– Да ладно, - вставил я.
– Волвяночки и так хороши.

Мы попробовали грибков, похвалили их, покурили. Дядя Зуй задумался, глядел на потемневшее озеро, в котором отражались светлые ещё облака.

– Не пора ли нам?
– спросил я.

– Кум, - сказал дядя Зуй, - а ведь нам пора.

– Ну что ж, - сказал кум.
– Спасибо, что погостили.

– Это, - сказал дядя Зуй, глядя на озеро, - вот друг-то мой интересуется карасей поглядеть. Белых. Золотых, говорит, видел, а белых чтой-то не попадалось.

– Ну что ж, - сказал кум.
– Это верно, что карасей надо бы поглядеть. Давай кепку-то.

Он взял со стола Зуюшкину кепку и пошёл к бочке, что стояла у сарая. Зачерпнув сачком, кум выловил из бочки с десяток полусонных карасей, вывалил их в кепку.

– На вот, - сказал он.
– Тут и другу твоему поглядеть хватит, и Нюрке отнести, гостинца...

По каменистой тропинке, еле заметной в сумерках, мы спустились вниз, к лесу. Высоко над нами стояла теперь деревня Гридино. В окнах домов мерцали уже слабые огоньки, а высоко поднятый над кумовым домом скворечник ещё был освещён далёким закатом.

А в лесу была уже совсем ночь. Луна то появлялась над лесом, то запрятывалась в еловые ветки.

Дядя Зуй всё время отставал от меня, спотыкался, и караси вываливались тогда из кепки в траву. Они были ещё живые и шевелились в траве, выскальзывали из рук.

– Видал теперь белых-то карасей?
– говорил дядя Зуй, снова укладывая их в кепку.
– Это тебе не золотые. Золотых-то всюду полно, а белых поискать надо. Вот ведь какие караси! Белые! Прям как платочек.

Долго мы шли лесом и старались не сбиваться с тропинки. Дядя Зуй запинался за корни, заботясь о карасях. Уже перед самой деревней он опять просыпал их. Собрал, бережно уложил в кепку и вдруг рассердился:

– А ну их к чёрту!

Размахнувшись, он выбросил карасей вместе с кепкой.

Издалека, с края леса, мы увидели огоньки Чистого Дора, и, пока шли полем, я всё старался разглядеть - спит Пантелевна или не спит. Горит ли огонь?

– А ведь Пантелевна, наверно, не спит, - сказал я.
– Поджидает.

– Пантелевна-то?
– подхватил дядя Зуй.
– Конечно, не спит. Она ведь у нас золотая душа. Как раз к самовару поспеем.

НЮРКА

Нюрке дядизуевой было шесть лет.

Долго ей было шесть лет. Целый год.

А как раз в августе стало Нюрке семь лет.

На Нюркин день рождения дядя Зуй напёк калиток - это такие ватрушки с пшённой кашей - и гостей позвал. Меня тоже. Я стал собираться в гости и никак не мог придумать, что Нюрке подарить.

– Купи конфет килограмма два, - говорит Пантелевна.
– Подушечек.

– Ну нет, тут надо чего-нибудь посерьёзнее.

Стал я перебирать свои вещи. Встряхнул рюкзак - чувствуется в рюкзаке что-то тяжёлое. Ёлки-палки, да это же бинокль! Хороший бинокль. Всё в нём цело, и стёкла есть, и окуляры крутятся.