Чистый грех

— Какой же ты хороший! И как я тебя люблю! — воскликнула Флора. У нее даже слезы выступили на глазах. — А я-то думала, что придется по твоему требованию…

— …отказаться от всего, что тебе интересно и дорого? — закончил за нее Адам. Торжественно покачав головой, он сказал: — Зачем мне изменять тебя? Ведь я полюбил тебя именно такой: сильной, независимой, талантливой и не знающей узды. Мне нравилось, что ты столько времени и сил уделяешь изучению бесценного наследия прошлого и прослеживаешь единство всех наций и народов. Это нужное и благородное дело! Нет, не меняйся — иначе я тебя разлюблю! Будь сама собой, будь независимой и умной и иди дальше избранным путем! Только позволь мне быть твоим спутником на этой долгой дороге, позволь мне участвовать в твоих приключениях.

Флора вскочила от избытка чувств со своего места, села к нему на колени, обняла — и чуть не задушила в своих объятиях.

Было очень радостно услышать от него такую замечательную речь! Все ее страхи мигом рассеялись.

Покрывая лицо возлюбленного мелкими поцелуями, девушка смеялась и плакала и повторяла снова и снова, как она любит его — на абсарокском языке. В лагере Четырех Вождей Флора записала от абсарокских женщин уйму нежных выражений и выучила их наизусть, думая об Адаме. И вот, ее знания пригодились!

Адам тоже обнимал ее, и его глаза тоже увлажнились от радости. Молодого человека растрогало то, что она в момент нежности перешла на знакомый ему с детства язык. Еще один знак настоящей любви.

Произносимые ею ласковые слова будили приятные воспоминания. Что-то он слышал из уст матери в младенчестве, что-то было из лексикона влюбленных абсароков — целая гамма милых любовных слов, то игривых, то нахальных, то сентиментальных, то дразнящих… Однако все это были слова, которые его народ употреблял с незапамятных времен. И как чудесно, что Флора не побрезговала этими настоявшимися, проверенными словами его абсарокских кровных братьев и сестер. Еще одно доказательство, что он сделал правильный выбор. Флора именно такая женщина, что нужна ему — и нужна на всю жизнь.

Новый мир открылся для них в эту ночь. Любовь обрела необычайную свежесть. Словно они только что влюбились друг в друга, словно у них все лишь начиналось — и словно они были вообще девственны и впервые познавали любовь. Не было бурного прошлого — ни у него, ни у нее. Было лишь неведомо откуда взявшееся мастерство в постели.

Адама вознесло на такие высоты счастья, что поздно ночью, лежа на спине, голый, истомленный сладостной усталостью, он дотянулся до запотевшего оконного стекла и написал на нем: «Я тебя люблю».

— Считай, что это написано бриллиантами на небе, — сказал он.

Флора тихонько рассмеялась и те же слова написала на его обнаженной груди.

— Ты предназначен мне самой судьбой, — промолвила она, целуя его в кончик прямого носа. — Хочу быть с тобой ближайшую тысячу лет.

— Я твой хоть на миллион лет.

— Только мой? — строго спросила Флора с новой, уверенной требовательностью.

— Только твой, — покорно отозвался Адам. Затем, улыбнувшись, добавил: — Буду только твой, если не задохнусь от жары. Давай откроем окно.

— Они все услышат, — встревоженно запротестовала Флора.

— Да брось ты! Все давно спят. К тому же колеса гремят немилосердно — тут и револьверный выстрел не услышишь! Ты взрослая и умудренная женщина — и стесняться глупо. — Добродушно ухмыляясь, он прибавил: — Но, впрочем, я готов пощадить твою стыдливость. Больше сегодня любить друг друга не будем.

— Э-э, нет! — проворно возразила Флора. — Колеса и впрямь достаточно гремят!

Он рассмеялся.

— Ну, тогда компромисс: откроем окно только наполовину.

— Ой, это много!

— Я буду зажимать тебе рот!

— Нахал! Проказник!

Флора шаловливо легонько ткнула его кулачком в бок, и они принялись шутливо бороться.

Мало-помалу стеснение было забыто — она снова отдалась упоительным ощущениям их телесной близости.

Ночной воздух через приоткрытое окно врывался в тесное спальное отделение вагона, обдувая скомканные простыни и обнаженные, облитые потом тела влюбленных. Пахнущий свежескошенным клевером ветерок приятно холодил пару, распаленную неутолимой страстью.

Их первая ночь после долгой разлуки была безумной, восхитительной. Она была исполнена божественной неги и взаимной нежности.

Но были и вспышки дикого, необузданного вожделения, грубого и порой торопливого.

Словом, нежность и страсть, спокойствие и буйство сочетались в верной пропорции. Это была ночь идеальной любви.

Ближе к рассвету уставший Адам заснул внезапно, буквально на полуслове: еще мгновение назад он говорил что-то Флоре, которая встала, чтобы взбить подушки, — и вдруг тишина.

Она ласково склонилась над ним и услышала его ровное дыхание. Адам лежал ничком, лицом в подушку. Флора залюбовалась его профилем, таким четким на белой наволочке. Взглядом она медленно прошлась по голому телу: атлетическая спина, упругие ягодицы, мускулистые прямые раскинутые ноги.

— Ты мой, весь мой, — нежно прошептала девушка, не в силах справиться с этим эгоистичным чувством собственности. Но ведь и она принадлежит ему!

Флора склонилась еще ниже и нежно поцеловала любимого в щеку.

Он шевельнулся во сне, его рука поискала ее руку — и нашла.

Сплетая пальцы с его пальцами, Флора тихонько сказала:

— Я здесь, любимый. Спи спокойно.

Едва заметная улыбка тронула ее прекрасные губы, и она легонько пожала руку Адама. «Мой, весь мой!»

Последовали два дня ничем не омрачаемого покоя и блаженства.

Поезд катил на запад, а влюбленные в своем вагоне были как бы в отдельном замкнутом мирке, где царили мир и довольство. На станциях они не выходили размять ноги — задергивали занавески и даже не выглядывали наружу. Отчасти это делалось потому, что Адам не хотел «наследить»: он уповал на то, что из Саратоги удалось выехать незаметно, и опасался, что теперь их может случайно увидеть какой-нибудь приятель Неда Сторхэма и уведомить того телеграммой. К тому же не было уверенности, что за ними не следуют горящие жаждой мести дружки Фрэнка, хотя Адам надеялся, что младший Сторхэм был в Саратоге все же один.

Однако в Чикаго, во время пересадки на оживленном вокзале, пока они ждали, когда их вагон присоединят к другому поезду, Люси, глядевшая в щелочку между занавесками, увидела продавца лимонада и раскапризничалась:

— Папа, хочу лимонада! Быстрее, эта женщина сейчас пройдет мимо!

Адам вздохнул и покорился. Он раздвинул занавеску и позвал продавщицу с бутылью в корзинке со льдом.

— Ура! — закричала Люси. — Обожаю лимонад! Обожаю пузырики!

Адам весело улыбнулся, довольный тем, что может доставить радость дочери.