Чистый углерод. Алмазный спецназ-2

— Здешняя?

— Мимо, — сказала Мадлен. — Из Мулаведи.

— Это где?

— А это такая деревня, миль двадцать отсюда к югу. Ничего так деревня, богатая, но все равно — деревня…

— Понятно, — сказал Мазур. — Подалась в город счастья искать?

— Вот именно, — серьезно сказала Мадлен. — Так-то все было ничего, отец у меня дачака… ах да, ты же языка не знаешь… Дачака — это такая группочка самых богатых людей в деревне. Типа аристократия. Только мне от этого было бы не легче. Уж конечно, не пришлось бы особо спину гнуть с мотыгой и просо рушить, но все равно, женщина в деревне, даже если она из дачака — не совсем и человек. Прав — ноль, зато обязанностей… Выдали бы меня замуж за какого-нибудь обормота, рассчитавши так, чтобы соединить поля, и хлопотала бы я по дому, как швейная машинка. И уж конечно, детей муженек мне бы накапал кучу. А окажись он пьющий или драчливый, я бы еще и в синяках ходила. И была бы годам к тридцати страшной жирной коровой. А я, между прочим, три года в американскую школу ходила. Вот сам скажи, у меня английский плохой?

— Да нет, весьма даже, — сказал Мазур.

— Во-от… А еще я девочка умная и сообразительная. Мне учитель много раз говорил, особенно в последнем классе, когда оставлял после уроков, лез под юбку и минету учил. Белый, из Пенсильвании.

Он мне, кстати, невинность и аннулировал. Мы потом еще несколько раз… Мне понравилось. Он и сказал: крошка, в деревне пропадешь, у него хватало знакомых на шахте, он мне сюда рекомендацию и дал. Вот я три года назад из дома и сбежала.

— Папаша с родичами не искали, чтобы прирезать? — с любопытством спросил Мазур.

— Да ну, скажешь тоже! Это у одних макиземи, дикарей долбаных, принято в таких случаях искать и резать. У нас попроще. Объявят тебя позором семьи, отрекутся по всем правилам — мол, знать такой отныне не знают. Зарежут черного поросенка, кровью на пороге побрызгают, уши ему отрежут и швырнут в ту сторону, куда я сбежала. Еще листья юкаты вокруг дома кольцом набросают, побормочут там все, что полагается… Только мне как-то чихать на этот цирк без клоунов. Вот и работаю тут три года. А что не работать? Клиенты солидные, любители всяких неприятных выкрутасов редко попадаются. Знай раздвигай ножки. Ты не поверишь, но я в школе выучила, что такое «философски». Так вот, если философски — всех и каждого в этой жизни пялят. На разный манер. Тебя вот наверняка начальство пялит. Ага?

— Бывает, — сказал Мазур чистую правду.

— Ну вот. Всех пялят, даже президентов — я имею в виду, иногда пулей в лоб, как недавно нашего Отца Нации. Разница только в том, что тебя пялят в переносном смысле, а меня в прямом.

Если подумать, никакой разницы. Тебя такая философия не обижает?

— Да нет, — пожал плечами Мазур. — С чего тут обижаться, если так оно в нашей жизни и обстоит… А планы на будущее? Не может не быть у такой умной девочки планов на будущее?

— Найдутся, — сказала Мадлен, с намеком покосилась на бутылку, и Мазур наполнил стаканчики. — Поработаю еще годик — и сбережений хватит, чтобы обосноваться в Инкомати. А там совсем другие возможности для карьеры. Там и заведения для людей, что в сто раз побогаче здешних шахтерских, и танцевальные школы… ну, сам понимаешь, каким танцам учат. И фотографы рыщут, ищут моделей не для дешевеньких черно-белых порнографических журнальчиков на плохой бумаге, а для солидных, типа «Плейбоя». В общем, с опытом и с умом не пропадешь. Совсем другие деньги. И жениха можно подцепить ох какого небедного, главное, суметь нетронутой паинькой прикинуться…

— А ведь сумеешь, — покрутил головой Мазур.

— А запросто, — улыбнулась Мадлен. — Между прочим, если ты не знаешь, есть старый деревенский способ невинность якобы восстанавливать. Так-то вот…

Мазур вновь покрутил головой:

— Знаешь, что-то я в тебя верю… Пробьешься.

— Постараюсь, — столь же серьезно сказала Мадлен. — Ну как, раздеваться, или еще потреплемся?

— Да куда нам спешить… — сказал Мазур, глянув на часы. — Времени — хоть поварешкой хлебай… Слушай, вот чего я не пойму: это здесь зачем? — он кивнул на странные лампы в углу.

— Мало ли кому понадобится, — сказала Мадлен. — Это осветительные приборы для фотосъемки. Знаешь, некоторые любят фотографировать. Ты насчет этого как?

— Категорически не любитель.

— А некоторые очень любят. Так что я давно уже научилась красиво позировать, — она прыснула. — Знаешь, попадаются вообще комики. К нам сюда уже с полгода ходит один голландец, так он только фотает, прикинь. Девочки у нас его дико обожают. Попозировала часок-полтора, получила денежек столько, сколько полагается за полную ночь — и свободна. Может, он дрочит потом, не знаю, его дело, главное, платит… Тебе интересно?

— Еще как, — сказал Мазур.

Он хотел привязать ее к себе долгой болтовней, малость расслабить — потому что план дальнейших действий давно созрел, и они заключались вовсе не в барахтаньи на этой удобной постели…

— А бывает еще почище, — не без блудливости во взгляде поведала Мадлен. — Есть такой инженер, Нильсен, из Швеции, у него жена — блондинка типа фотомодели…

— Знаю, — сказал Мазур. — Я ее видел на танцах, когда заселялся. Я ее, честно говоря, принял за профессионалку, но ваш диспетчер объяснил, кто она. Сказал, очень приличная дама…

Мадлен заливисто, искренне расхохоталась, закинув голову:

— Убиться можно об пальму! Приличная дама, спасу нет… Хочешь знать, как они развлекаются? Каждый вечер, когда они здесь — а он тут раза три в неделю — уходят после танцулек в номер и вызывают пару девочек. Исключительно для нее. Они эту Ингрид на глазах у мужа обрабатывают по полной программе. Причем, прикинь, не просто так — спектакли устраивают. У них номер снят постоянно, как наемная квартира, там целый шкаф с разными нарядами.

Он чаще всего девочек наряжает полицейскими — с понтом две черные легашки замели белую туристочку, привели в участок и стали вдумчиво насиловать, как она поначалу ни ломалась. Я пару раз была «полицейской» — ох, ты б видел, что она вытворяет… А иногда высвистывают Анатоля — это у нас охранник, с во-от таким штырем. Он ее тоже при нем… Чаще всего он типа гангстер, а она школьница — вся такая в белых гольфиках, школьной форме, косички с бантиками. Да, а главное в чем? Этот Нильсен не просто смотрит — он всякий раз на видео снимает. И всякий раз ему изнасилование подавай. Чтобы она пищала и из рук рвалась, чтобы на ней трусики рвали, и все такое… Очень похоже, у него только после такого встает — потому что после этого Голливуда уже он ее пялит до утра. Точно знаем, пялит — уборщица утром из корзины гораздо больше презиков вытряхивает, чем остается после Анатоля.

Мазур, наполняя стаканчики, подумал не без сожаления: жаль, что это обычная шахта, а не какой-нибудь секретный научный центр, и Нильсен — не секретный конструктор. Какой компромат был бы для Лаврика, любит он этакие веши, работать легче…

— А знаешь, чем в свое время этот кинематограф кончился? — прыснула Мадлен. — У Нильсена раз в неделю какое-то суточное дежурство там у них, под землей. Ингрид всякий раз тихонечко мотается в Лубебо, на хату к Анатолю — и там он ее ставит и раскладывает по-всякому безо всяких спектаклей и съемок. Она ему пару штучек показала, каких и мы не знали. А посмотришь — святая… ну ты видел.

— Весело живете, — сказал Мазур.

— А то! — фыркнула Мадлен. — Самое веселье бывает, когда в «доме приемов» случается вечер развлечений, когда приезжают всякие шишки из столицы — акционеры и все такие. Концерн-то большой, эта шахта у него, в общем, на десятом месте. Но развлекаться они все предпочитают здесь — очень уж глухое местечко, ни один журналист не пролезет… Возят всяких политиков, от которых зависит что-то льготное для них протолкнуть… Ну, знаешь, наверно, как это бывает? И уж там такое иногда фестивалится…