Чижик-пыжик
Шрифт:
– Попробую...
Они о чем-то разговаривали. Слишком долго.
– Все очень взволнованы и за нас страдают...
– переводила она, - говорят, что водитель спрашивал про наши вещи, но все отказались...
– Что ж они, попугаи, вместо того, чтоб страдать, не могли взять сумки?
– А зачем им наши вещи?
– Ладно, - сказал я, - устраивайся, а я еще раз сбегаю на площадь.
– Я не могу без паспорта, - жалобно сказала она, - меня дома убьют, я уже дважды его теряла...
Я сунул ей книги и побежал. За мной кинулась, спрыгнув
– Я вас покажу...
– говорила она на бегу, - я знаю автобус, он имеет место там...
Я попытался взять у нее сумку, чтоб ей было легче бежать, но она посмотрела на меня с таким ужасом, что я тут же руку отдернул. Она еле переставляла ноги и меня задерживала. Наверно, из "Красного креста" или из "Врачей без границ", подумал я, может быть, шведка, во всяком случае, что-то по-ихнему залепила.
– Он не стоит, где место, - сказала она, когда мы наконец выбежали на площадь.
Оставалось три минуты. Обратно я ее уже тащил, но притронуться к сумке она не позволила.
Моя девушка стояла на ступеньках вагона рядом с проводником.
– Я надеялась, ты их найдешь.
– Я тоже. Что теперь?
– Вагон потрясающий. Наше прошлое "СВ" по сравнению с этим - товарняк. Бархатные диваны, и уже предлагали завтрак.
– Что ты решила?
– Знаешь что...
– сказала она.
Таких глаз я у нее еще не видел. Они засверкали, порыв ветра рванул золотые волосы...
Господи, какая она красивая!
– подумал я.
– Решай-ка ты сам эти проблемы, - договорила она.
Еще какое-то мгновенье я смотрел на нее, не мог оторваться.
– Остаемся, - сказал я, - оставь им книги, пусть просвещаются. Да пошли они со своими диванами и завтраком...
Она тут же спрыгнула со ступенек. Евро-азиаты торчали во всех окнах, что-то возбужденно говорили и почти плакали.
– Скажи им, что мы остаемся, что мы на своей земле и для нас это обычное дело.
Она им что-то говорила, они ей возражали, непонятно кричали хором и жестикулировали.
Поезд двинулся. Мы им помахали, они все еще тянули к нам руки из окон демонстрировали солидарность. И тут я впервые по-настоящему обозлился.
– Профурсетки, - говорил я, скрежеща зубами, - да наша Клава в тысячу раз их лучше - этих красоток и стюардесс! Почему они сюда не приехали?
Она держала меня за руку и смеялась - весело, звонко, счастливо...
– Ты такой смешной, - говорила она, - ты так смешно злишься...
– А если б я не отдал тогда в автобусе наш коллективный билет?
– вспомнил вдруг я, - где б они сейчас все были - эти страдающие за нас правозащитники?..
Мы взяли машину и через пять минут тормознули возле особнячка на Невском. Слава Богу, не доехали до Аничкова, а то бы опять Фонтанка.
У тротуара стояли автобусы, из дверей особнячка вываливались питерские коллеги, наши, евро-азиаты и эти. Пьяные, веселые и очень довольные жизнью.
–
Господи!– крикнула Тина.
– Вы решили остаться? Или не уезжали?..
И тут я увидел питерскую распорядительницу.
– Я всегда знал, что Петербург чудовищный город, - сказал я ей жестко, но что его красотки бросают в беде несчастных путешественников...
Она заплакала. Настоящими, горькими, детскими слезами...
Делегаты уже лезли в автобус с зелеными полосами. Краснополосый одиноко стоял в сторонке. Двери открыты, наши сумки валялись у входа.
"И ни одна питерская сука не сообразила оттащить их к поезду..." бормотал я.
Я распотрошил свою сумку, вытащил последнюю, на ночь припасенную бутылку, сорвал пробку...
Я пил из горла на тротуаре Невского и постепенно приходил в себя.
Рядом плакала питерская красотка. Я опомнился.
– Хочешь хлопнуть?
– и протянул ей бутылку.
Она отчаянно замотала головой, размазывая по щекам слезы.
– Твой прокол ничего не значит, - я обнял ее за плечи, - он нормален для такой красивой женщины - вы все такие. Это вас украшает - понимаешь? К тому же, если б не так, мы бы больше не встретились - представляешь, какой ужас!..
Я встал на колени посреди Невского проспекта. Не успевшие забраться в автобус евро-азиаты и наши толпились вокруг.
– Приезжай в Москву, - говорил я, - это не такой уж плохой город, хотя там нет Фонтанки, Мойки и чижика. Но мы встретимся - и мало ли что?..
Она улыбнулась сквозь слезы. Мы поцеловались.
И тут я услышал шепот Тины:
– У меня два свободных купе, одно - ваше. Компенсация за твои переживания...
Дальше был битком набитый автобус с зелеными полосами, все тот же вокзал, перрон, другой поезд. Тина запихивала в вагоны евро-азиатов и этих, за ней неотступно следовал доверчивый кореец, которому предстояло попасть вместо Сеула в Стамбул...
– Я отправила знаменитого московского писателя караулить наше купе и никого туда не пускать, - сказала Тина.
– Ваше или наше?
– спросил я, но она почему-то не ответила.
Я видел все не слишком четко. Помню только, что очень знаменитый московский писатель лежал в какой-то невероятной позе: голова к двери, длинные ноги перегораживали купе.
Поезд двинулся.
Вчетвером мы лихо допили мою последнюю бутылку, передавая ее друг другу. Из горла.
– В ресторан, - сказал я решительно, - немедленно. Я угощаю. У нас ведь остались деньги - верно?
Моя девушка нежно улыбалась, смеялась, и я подумал, что она, пожалуй, создана для поезда, а не для гостиницы. И не для "СВ".
Мы шли длинным составом, проходили вагон за вагоном, тамбуры грохотали...
Поезд был, несомненно, другого класса: не ресторан - стоячка, высокие столики, а в буфет длинная очередь. Торговали водкой в розлив, горячей солянкой и всякой несерьезной закуской. Обзор загораживал толстый, чернявый с проседью, с висячими густыми усами, очень смуглый...