Член общества, или Голодное время

“Мои первые книжки ”. А я думал: “Его ” – не “ мои ”.

“Мои первые книжки ”.

Их было просто читать. Крупными буквами. Тонкие книжки. Я читал по слогам. Я рано научился читать. Все понимал. Я не понимал только, почему они, первые книжки, – мои? Не я же их написал. Что такое “ мои ”? Так я думал.

Печать неподдельной заинтересованности на лицах, внимающих мне. Вижу, вижу, как слушаете. Особенно Долмат Фомич. Жест рукой: мол, спокойно, мол, тсс!.. Он меня, как Терентьева ведь, он меня, как Ивановича (увиделось вдруг), – на магнитофон. Мой рассказ.

Про то, как варил солдат кашу из топора. Про то рассказываю. “Мои первые книжки ”.

“А на заборах вам приходилось читать в детстве? ”

Еще бы! С этим связано яркое воспоминание. Как же, как же… Только не на заборе, а на столбе. Еще до школы. Я рано научился читать. Я гостил в деревне у тетки отца, а там стоял столб. Я подошел к столбу и прочитал.

Выцарапанное. Выцарапанное прочитал на нем слово. Помню, как оно меня поразило краткостью своей и таинственностью.

Я ж и раньше слышал его, но не только не знал, что оно означает, а даже не умел выделить его из потока непонятных мне выражений, чтоб понять, разгадать, раскумекать, – все оно от меня ускользало, все оно мною недоулавливалось.

Несмотря на краткость свою необыкновенную.

И вот прочитал выцарапанное. И обрадовался. Пришел я к тете Даше и назвал простодушно слово, мною прочитанное. Та испугалась. (Вид, конечно, сделала, что испугалась.) Ведь нельзя, нельзя ни за что это слово вслух говорить, такое оно страшное и плохое. Запрещенное слово. А если услышат, что я произнес, будет беда: повесят меня на Доску позора.

На Доске позора висеть не хотелось. Стало страшно мне очень. А что за доска-то такая?.. А такая. Позора. Вот за клубом, если услышат, поставят Доску позора и повесят на Доску позора – меня.

И тетю Дашу тоже повесят – за меня. Мол, она научила. Как повесят? Или прибьют. Молотком.

Не сплю. Лежу, под одеялом спрятавшись. Стрекочет сверчок.

Тетя Даша молится на ночь, мерцает лампадка. За меня. Я ведь знаю кому. Он распят, приколочен.

За меня.

“ А теперь про вашу работу. Про новую ”.- “Да, да! Олег

Николаевич про салат написал ”.- “Вы так хорошо рассказывали, Олег Николаевич. Расскажите, пожалуйста, еще про салат ”.- “Про какой салат? ” – “Ну, салат цикорий в соусе с мадерой ”.- “Ваша работа последняя ”.- “Моя?”

“Некрасов, – подсказал Долмат Фомич. – Некрасов. Для

“Общего друга ””.

Кто-то из библиофилов уже цитировал:

“Буду новую сосиску

Каждый день изобретать,

Буду мнение без риску

О салате подавать.

Аттестация блюд, помните? ”

“Сначала! Сначала! – скомандовал профессор Скворлыгин и сам стал декламировать:

– Это – круг интимный, близкий.

Тише! Слышен жаркий спор:

Над какою-то сосиской

Произносят приговор.

Поросенку ставят баллы,

Рассуждая о вине,

Тычут градусник в бокалы…

“ Как! четыре – ветчине?.. ” -

Профессор замер на вдохе.
–

И поссорились… – выдохнул сокрушенно… Но тут же к всеобщему восторгу снова воспрянул духом:

– Стыдитесь!

Вредно ссориться, друзья!

Благодушно веселитесь!

Скоро к вам приду и я”.

Хор голосов подхватил:

“Буду новую сосиску

Каждый день изобретать,

Буду мнение без риску

О салате подавать…

И с еще большим энтузиазмом, приглашая жестами и меня к сему присоединиться:

Буду кушать плотно, жирно,

Обленюся, как верблюд,

И засну навеки мирно

Между двух изящных… ”

“Блюд ”,- промямлил я, принужденный отгадать рифму.

Смех. Аплодисменты. Звон бокалов. Мы выпили за

Петербургское общество гастрономов, так удачно воспетое

Некрасовым в поэме “Современники ”.

Закусывали. Сие исполнялось без шума. Библиофилы поглядывали на меня заговорщически, словно ждали от меня каких-то ответных слов, быть может, поступка. Я молчал.

“ Ну так, Олег Николаевич, ответьте мне наконец, – не выдержала Зоя Константиновна, – почему же Некрасов, певец народного горя, с радостью посещал заседания

Петербургского общества гастрономов? ”

Я продолжал молчать.

“Там все есть, в книжке, – подсказал мне Долмат Фомич, – в примечаниях. Помните, я вам книжку дал? ”

“Потому что, – за меня ответствовал до сих пор молчавший библиофил (то был казначей), – потому что, по словам

Михайловского, там, цитирую, “ можно, во-первых, действительно вкусно поесть; во-вторых, литератору нужно знать… и, в-третьих, это один из способов поддержать знакомство с разными нужными людьми ”. Так сам Некрасов говорил Михайловскому ”.

“Вам это ничего не напоминает? ” – спросила Зоя

Константиновна. “Напоминает ”.- “Что? ” – “Вас ”.

Не просто тишина воцарилась, но безмолвие. Вилки и ножи легли на та релки.

“Ибо? ” – встал из-за стола Долмат Фомич.

“Ибо, – вырвалось из меня,- ибо вы и есть гастрономы! ”

Тут все встали. Стоя, мне аплодировали. Я тоже встал.

Каждый подошел ко мне, обнял меня и поцеловал три раза.

Каждый сказал: “ Поздравляю ”.

А Зоя Константиновна сказала: “ Вы все поняли сами ”.

“Да, – произнес торжественно Долмат Фомич. – Мы и есть гастрономы. Мы Общество гастрономов. Это не значит, что мы не библиофилы, о нет. Мы все как один библиофилы. Но прежде всего мы Общество гастрономов. Это наша маленькая тайна, и вы с нами ”.

“А вот и салат ”,- объявил профессор Скворлыгин. Из кухни везли салат на сервировочной тележке. С мадерой. Тот самый, рецепт которого я сдул с “ Кулинарии ” Всеволода

Ивановича. “ Салат цикорий в соусе с мадерой! Ваша идея, воплощенная в жизнь! ”

Мне завязали глаза. Ударили по плечу половником.

А где Юлия, думал я, ведь ее опять не было. Я опять ее потерял.

Глава 7. Посетитель обедов

Похолодало. У выхода из метро еще продавались грибы.

Прошли белые, красные, сыроежки прошли. Шли зеленухи.

Власти попугивали радиацией, но торговцев грибами не трогали – это называлось поощрением частного предпринимательства. Разложенные по кучкам на газетах реформаторского направления (иные в киоски не поступали) зеленухи смущали народ своей подозрительной зеленоватостью. Народ переставал улыбаться. Народ охватила угрюмость. Общность ощущений испытывалась в очередях – всем ясно стало: стало как-то не так. Не так хорошо, как ждали некоторые оптимисты, хотя и не так плохо еще, как если бы хуже некуда. Хуже было куда. И главное – когда. Скоро. Завтра. Послезавтра. В ближайшие дни. Будет зима голодной. Будет зима холодной. Сушите грибы.