Чрезвычайные происшествия на советском флоте

9 ноября 1975 года. Борт БПК «Сторожевого». Матрос Шеин:

«Подъёма как такового не было. В восемь часов был завтрак. Уже рассвело. Первой новостью, облетевшей корабль, было появление пограничных катеров. Они шли по левому борту и беспрестанно подавали сигналы остановиться. Саблин прокричал им в мегафон, что мы идём в море, чтобы заявить свой протест Политбюро, что мы не собираемся делать ничего дурного… Катера не отставали, а сзади нас нагонял сторожевик, которому, как мы позже узнали, было приказано открыть по „Сторожевому“ орудийный огонь, как только он выйдет на дистанцию залпа.

Саблин попросил комендоров повращать орудийными башнями — для острастки. Однако этого делать не стали. Ракетного оружия на борту не было, а боекомплект в башни не подавали. Об этом даже и мысли не было — стрелять по своим.

Радисты передали в эфир саблинское обращение: „Всем! Всем! Всем!“

Мы понимали: чтобы сохранить свою независимость, у нас только два выхода: либо стать к борту какого-нибудь судна, либо укрыться в терводах нейтрального государства.

Я смотрел на Саблина. Он, побледневший, молчал. „Сторожевой“ шёл вперёд».

В. Саблин (из показаний на суде):

«С пограничных кораблей я получал приказы остановиться и следовать в город Ригу, но этого не сделал. Это было диким упрямством с моей стороны, которое я объяснить не могу…»

Вряд ли он хотел объяснять суду, что под этим «упрямством» жила надежда, последняя, отчаянная надежда, что стрелять по кораблю не станут, что произойдёт чудо и погоня отстанет, скроется в дымке… На самый, худой случай в кармане тужурки лежал текст обращения за помощью к Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму…

Матрос Шеин:

«К утру мы входили в Ирбенский пролив. Дальше начиналась открытая Балтика… И вот здесь-то появились самолёты — истребители-бомбардировщики. Они стали нас облетать, заходя на боевой курс. Чуть раньше радисты приняли предупреждение о том, что, если мы не остановимся, „Сторожевой“ будет потоплен. Весть эта сразу же распространилась по кораблю, и прежнее воодушевление погасло окончательно».

Матрос Максименко:

«В восьмом часу проснулся — завтрак готов, можно кормить экипаж. Пришёл Антон. Открываю, в столовой никого нет. Валайтис с кислой физиономией посмотрел на меня: „Идём под конвоем“.

Я стрелой вылетел на верхнюю палубу — на дистанции около мили по обоим бортам ходовые огни кораблей, видны вспышки сигнальных прожекторов. С левого борта — открытое море, справа — земля — значит, вдоль острова Сааремаа. Почти никто не завтракал, все разбежались по постам. Поел, не ощущая вкуса.

Спросил Валайтиса: „Обед будет?“ — „Пожарь отбивные“, — ответил он, глядя в иллюминатор. Вдалеке обозначался расплывчатый силуэт пограничного корабля. Я вставил броняшку в иллюминатор и задраил барашки; завалился в подсобку — нервы сдали, уснул.

Антон стучит в дверь. Открываю, спрашиваю: „Молчат?“ Кивнул в сторону юта. Иду через столовую — темнота, вышел на корму: красота, море отсвечивает золотом, багрово-красные волны, балтийское солнце тоже багровое — слепит. Вдалеке корабли.

Рассказывают, Саблин выступил в эфире напрямую, теперь во всех странах знают. Различаю вдалеке силуэт нашего эсминца. Сказали, вся эскадра в море рыщет. Рёв самолётов, задраились. Нормально. Возле нас на разных высотах ревут штук, наверное, двадцать самолётов. Что-то ударило. Болванку наш ракетоносец кинул — с ультиматумом командующего.

Периодически выскакиваем на ют посмотреть.

…Четвёртый час. По левому борту корабли: СКР, эсминец, тральщик, вдалеке — ВПК, десяток силуэтов — дистанция миль пять, но сближаемся. Нервы на пределе.

Пятый час. Справа и слева в кабельтове по два „охотника“, на борту чётко вижу абордажные команды. Восемь стволов направлены на нас с каждого борта и по четыре торпедных аппарата. Идут, а нервы у них ни к чёрту, как и у нас; все на палубах, боятся. Идём под эскортом час. У Антона из носа от напряжения потекла кровь. Я грызу зубами ногти: ну что, кто первый?

Вышел на ют, на погранцах десант готов — отчётливо вижу в руках у одного пулемёт Калашникова: ясно, им надо выбрать момент. Только бы наши не пальнули. Я схватил нож, Валайтис вырвал его из рук. Прижал меня к стене переборки и шипит „Олег, успокойся, будь готов ко всему“.

Шестой час. Экипаж забегал туда-сюда, не слышно ни наших самолётов, ни натовских. Я как пьяный. Природа над нами издевается — такая красота вокруг! Эх, что будет, то будет! Слышен топот и разговор, узнаю: полк ракетоносцев отказался по нас стрелять — узнали из радиоперехвата.

…Рёв самолётов. С Валайтисом прячемся в подсобку, я с трудом натягиваю на ходу три жилета, открываю запасный люк, чтобы не заклинило, кладу под него ветошь.

Тишина… Удар в левый борт! Падаем на стеллажи из-под посуды. Бьют авиационные пушки — пытаются добраться до валопровода, до турбин. Удары: по палубе, баку, в борт, в душу…

Минуты три очухиваемся, и я не могу понять, где верх, а где низ. Антон невменяем, его трясёт. Я успокаиваю: „А ты как думал, ввязаться в драку и не получить по носу?“ Открываем дверь из подсобки — опять рёв самолёта. Закрываем — удар! Я ничего не слышу, наверное, бомбочка килограммов на 250 за кормой. Катаемся по переборкам.

Два удара по курсу (ещё две бомбы такие же). На камбузе упало всё, что могло упасть, а что висело — на месте. Валайтис меня поднимает — теперь я не могу стоять на ногах, меня тошнит. Корабль как будто прыгнул и замер, как конь, вставший на дыбы. Стрельба, тишина. Боцман-мичман влетает на камбуз, кричит: „Где они“? Я отвечаю: „Никого нет“. Он мне тычет в нос пистолетом: „Убью!“ Удары с бортов — пришвартовались пограничники, кругом десантники. Слава богу! Вроде, живы — я бью Валайтиса по рукам, а он меня целует, как девку, в щёку: „Жив! Жив!“…»

Командир отдельного дивизиона связи радиотехнического обеспечения полка фронтовой авиации подполковник В. Прожогин:

— Я находился с командиром полка. Всё время до окончательного возвращения «сухих». Слушал все переговоры. А потом мы несколько раз прокручивали плёнку. По сантиметру. Заходили на него по трое. С кормы. Высота — четыреста метров, скорость самолётов — семьсот пятьдесят – восемьсот максимум. Так что, если бы он… Так бы в воду все трое и вошли. И не один раз. Вообще в открытом бою такой корабль способен «выключить» от шести до девяти атакующих самолётов. Без надрыва. Прежде чем они его… Но он молчал… Лётчики же клали по курсу.