Чрезвычайные происшествия

– По всей вероятности, один из головных сегментов уже отведал местной травки и пришел к выводу, что она съедобна. Теперь все сегменты знают о том, чем тут можно питаться. Между прочим, я пока не разглядел ни одного следа от наших операций. По идее в этих участках должна иметь место некоторая слабость мышц, и, пожалуй, определенные сенсорные нарушения, и… О Господи, это еще что такое!

Под этим Конвей имел в виду утробный, постепенно ставший оглушительным стон, пробежавший по всей длине километрового гиганта. Казалось, КРЛТ стонет от сильнейшей боли или психологического потрясения. Но как ни странно, у Приликлы этот стон не вызвал никаких опасений.

– Не надо бояться, — сказал маленький эмпат. — Этот звук отражает коллективное удовольствие, благодарность и облегчение. Это они так радуются, друг Конвей.

ЛЕКАРСТВО ОТ ЛЮБВИ [2]

На самом краю Галактики, где звезд совсем немного и царит почти абсолютная темнота, в пространстве повисла огромная замысловатая конструкция Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора. На трехстах восьмидесяти четырех уровнях этой громадной больницы были воспроизведены условия обитания шестидесяти девяти видов разумных существ, населявших Галактическую Федерацию, — от сверххрупких метанолюбивых созданий до странных существ, питавшихся жестким излучением. В промежутке между этими двумя крайностями помещались более или менее «обычные» кислородо-, хлоро— и вододышащие формы жизни. В небольшом отсеке на двести третьем уровне Старший врач Конвей читал лекцию троим медикам-ЭЛНТ, прибывшим в госпиталь для повышения квалификации, и ощущал необычайное смятение чувств: он страдал от сильнейшего приступа неразделенной любви.

2

Из сборника «white papers».

Предметом воздыханий Конвея была одна из троих ЭЛНТ — шестилапых, покрытых прочным панцирем существ, смутно напоминавших здоровенных крабов, уроженцев четвертой планеты звездной системы Мельфа. Чем дальше, тем чаще взгляд лектора задерживался на этом создании и все более и более наполнялся любовной страстью. Половина сознания Конвея — его разумная, человеческая часть, твердила ему о том, что по уши втюриться в крабиху-переростка мог бы только законченный тупица, а вот вторая половина была полна восторгов по поводу роскошной окраски панциря этой особы. Еще чуть-чуть — и эта самая половина от страсти завыла бы на луну.

«У меня проблемы…» — с тоской подумал Конвей. Как много раз в прошлом, эта проблема началась с посещения кабинета Главного психолога О'Мары…

Майор О'Мара начал беседу с лестных высказываний, которые тому, кто не знал его, как Конвей, запросто могли бы показаться неприкрытыми оскорблениями.

– До сих пор, — сказал О'Мара, — доктор Конвей существовал в нашем госпитале на правах, я бы сказал, свободного художника и только тем и занимался, что выбирал себе эдакие миленькие, сочненькие, интересненькие случаи — динозавров, владеющих левитацией, СРТТ, у которых вместо мозга — вода, и тому подобных.

Но вся эта кричащая, мелодраматическая дребедень совершенно нетипична для работы врача, — продолжал Главный психолог, — и теперь, когда вы назначены Старшим врачом, вам пора бы это понять.

Нет-нет, вы не перестанете лечить больных, ни в коем случае, — заверил он Конвея. — Но теперь под вашей ответственностью будут одновременно пятьдесят пациентов, а не один, отдельно взятый. И если кто-то из этих пятидесяти не будет тяжелым или сложным пациентом, то их лечение вы будете передавать своим подчиненным, порой даже не взглянув на больного. Впоследствии вы, судя по всему, примете участие в одном из долгосрочных научных проектов, разрабатываемых в госпитале — эта работа не сулит вам лавров и фанфар, — и, кроме того, вы теперь будете больше заняты преподавательской деятельностью.

Все вышесказанное означает, — мрачновато закончил О'Мара, — что вам предстоит носить одну или несколько мнемограмм в течение более или менее длительных промежутков времени. Вы понимаете, что это значит?

Конвей кивнул — поскольку полагал, что понимает.

Без системы мнемограмм такая огромная многовидовая больница, какой являлся Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора, просто не могла бы существовать. Ничей разум — ни человеческий, ни чей бы то ни было еще — не в состоянии был бы удержать колоссальный объем познаний в области физиологии, необходимый для диагностики и лечения такого числа видов пациентов. Однако полный комплект знаний по физиологии любого вида можно было получить с помощью мнемограммы. Мнемограммы представляли собой всего-навсего запись излучения головного мозга какого-либо светила медицины, принадлежавшего к тому же виду, что и пациент, которого предстояло лечить врачу, сородичем пациента не являвшемуся.

Доктору, становившемуся реципиентом такой мнемограммы, приходилось в буквальном смысле слова разделить свой разум с ее донором — личностью чужеродной во всех отношениях. Увы. В сознание реципиента переносились не только профессиональные познания донора, но все его воспоминания, привычки, жизненный опыт. Мнемограммы редактированию не поддавались.

– …До сих пор, — продолжал О'Мара, — вы получали мнемограммы ненадолго — на время проведения операций или поисков диагноза, после чего записи стирались. Даже в таких случаях ментальность может в значительной степени нарушиться, и порой мне приходилось устраивать для вас сеансы гипнотерапии, дабы напомнить вам, кто из обитателей вашего сознания, грубо говоря, в доме хозяин. Но с этих пор вы не получите никакой помощи.

– То есть совсем никакой? — озадаченно переспросил Конвей. Он-то думал, что ему удастся привыкнуть к этому делу постепенно.

– Считается, что Старшие врачи — это большие мальчики, — ответил О'Мара и криво улыбнулся, а это означало, что к его насмешке примешивается сочувствие, — и что они способны вести свои ментальные сражения самостоятельно. Так что ни на какие таблетки, ни на какую гипнотерапию не рассчитывайте. Я лишь сумею давать вам советы, которые вы навряд ли сочтете полезными. Но не волнуйтесь: ваше первое задание не такое уж сложное…

Не так давно была разработана новая хирургическая методика, так объяснил Конвею О'Мара, и теперь ему, то есть Конвею, следовало обучить этой методике группу специально прибывших в госпиталь врачей-мельфиан, дабы они затем внедрили эту операцию на своей родной планете. В последнее время Конвей как раз занимался чем-то в духе этой самой методики, потому его и выбрали в качестве преподавателя. Муляжи, техническая помощь и более мелкие подробности — всем этим должна была обеспечить Конвея дирекция. Вообще предполагалось, что, выполняя это поручение, он в некотором роде обретет отдых.

– …Практика показывает, что с некоторыми врачами, долгое время носящими мнемограммы, порой происходят кое-какие странности, — говорил О'Мара, когда Конвей уже удобно устроился на кушетке, а психолог, надев на его голову особый шлем, окончательно прилаживал его. Руки у О'Мара, как и сам он, были крепкие, сильные и умелые. — Некоторые люди, во всем остальном просто идеальные, психологически не способны выдержать мнемограмму долее суток. Жалуются на боли, неприятные кожные ощущения, порой — на дисфункции внутренних органов. Безусловно, все эти явления имеют психосоматическую природу, но мы оба отлично знаем, что для того, кого это касается, все ощущается, как на самом деле. В то же самое время все эти отклонения от нормы вполне может держать под контролем сильное, устойчивое сознание. Однако одной силы мало, — продолжал О'Мара. — Даже сильная психика способна рухнуть под таким напором. Нужна еще гибкость, и моя работа состоит в том, чтобы уяснить, обладает ли такими качествами безответственный ком овсянки, который вы именуете головным мозгом.

Затем О'Мара велел Конвею постараться на время процедуры по возможности ни о чем не думать, а через несколько минут снял с него шлем и, кивнув, дал понять, что процедура закончена и он может идти. Уже ощущая первые признаки раздвоения сознания, Конвей направился в кабинет директора, чтобы ознакомиться с деталями порученного ему задания.

А было это всего-то шесть часов назад.

Конвей мысленно одернул себя и вернулся в настоящее, обнаружив при этом, что все это время вторая половина его разума обходилась без него. Он раздраженно мотнул головой, пытаясь соединить две половины между собой, и продолжил чтение лекции.