Чтение с листа

И что его понесло на этот Кавказ?! Солнышка захотелось, моря! Получай море! Все тело противное, влажное, рубашка прилипла к спине, а нелепый на его взрослой шее пионерский галстук затянулся мертвой петлей. Опять замутило и поволокло к борту, вцепился в поручни, сейчас вывернет наизнанку. А сзади девчонки хнычут, одна вцепилась в рукав и шепотом: «Я умру сейчас». Обернулся – зеленая вся, как кикимора, зареванная. Он понимает: надо успокоить, им страшно, они дети, а он большой и сильный. Да и обязан – пионервожатый. Напарница его, Катька, хоть и дура набитая, но молодцом – вон мечется от одной группки к другой, посмотрела на него и только головой покачала.

Поначалу было даже весело, хоть и страшновато перебираться по колыхающимся мосткам с берега на катер. Белые пенные буруны бежали за ними, как шлейф невесты, берег постепенно удалялся, корпуса их лагеря исчезли, и вокруг полновластно хозяйничала вода. Море было неспокойно, брызги иногда долетали до палубы и солеными каплями сползали по щеке к губам. Дружное: «У-у-у-ух!» сопровождало каждый резкий поворот, когда суденышко кренилось, и все норовили сползти на один борт, цепляясь друг за друга, чтобы удержаться на ногах.

Вету начало укачивать одной из первых. Все поплыло, ее затошнило, а потом стало казаться, что волны растут-растут, вот они уже выше нее, выше домов, огромные, страшные. И море никакое не ласковое, а грозное, враждебное. Она села на жесткую скамью, вцепилась обеими руками в сиденье и, чтобы не видеть набегающих гребешков, уставилась в небо. Надо было отвлечься, и она стала напевать. Почему к ней привязалась не бодрая пионерская «Взвейтесь кострами, синие ночи!», не любимая папина военная «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…», не старинная, которую часто напевала мама, – «Гори, гори, моя звезда», а невесть где слышанная, из которой помнила только мотив и четыре строчки:

Запряга-ай-ка, дядька, лошадь,Рыжую, косматую-у,А я пое-еду в край деревниМилую посватаю…

Она стала раскачиваться в такт песне, чтобы сбить ритм накатывающих волн и не чувствовать ухающей палубы, потом отбивать такт ногой. Рядом села смешливая Машка. Вете показалось, что у нее неестественно огромные глаза в пол-лица и белые губы:

– Слушай, Ве-етка-а, а мы не потонем?

В этот момент она увидела, что вожатый Слава стоит у борта, облокотившись на барьер, и вид у него самый несчастный. Ей стало страшно. Сзади заплакала Олька: «Меня тошнит, не могу-у-у…»

Кружилась голова, петь уже не хотелось, не хотелось и смотреть на небо – оно сделалось низким, почти слилось с морем. Вета физически ощущала брезгливость: как можно было входить в это море, радостно плескаться и с визгом брызгать друг на друга?

Неохватная громада воды и воздуха была противной, мыльно-серой, как в тазу, в котором на даче мыли посуду. И ей вдруг так захотелось домой, на дачу, сесть на велосипед, проехать по окаймленной лопухами тропинке к поляне, где с одного края заросли малины, а с другого – черничник… А вдруг они сейчас пойдут ко дну? И это что же, конец жизни? И ее больше не будет? А как же мама и папа? Да, наверное, конец – вон Слава, вожатый, схватился за голову…

Отнял руки от лица. Ладонь взмокла, влага смешалась с грязью и растеклась по хиромантическим линиям. И линия жизни превратилась в реку, текущую откуда? куда? То есть у нее был исток, но она никуда не впадала, пересыхала, как на географической карте речки в пустынях: ниточка истончается, истончается, потом превращается в пунктир и наконец исчезает. Помнил со школьных уроков страницу атласа: «Казахская ССР». И экзотические названия с бьющей в глаза буквой «ы» – пески Мойынкум, реки Ушозен, Шылбыр. Текут из ниоткуда в никуда…

Машка прижалась к ней и зашептала прямо в ухо, щекоча дыханием:

– Клянись, что никому не скажешь!

Вета бессильно кивнула.

– А мне ничего не страшно. Меня бабушка тайком маленькую покрестила, так что я – особенная, не такая, как все вы. И у меня будет вечная загробная жизнь.

В другой момент это признание потрясло бы Вету, но не сейчас. Она вообразила себя в гробу – красивую, всю в цветах, кругом плачут. Только маму и папу она не могла себе представить…

Вожатая Катя подошла к ним:

– Ну как вы, девчонки? Держитесь! Кто же знал, что оно так разбушуется. Смотрите, во-он уже берег. Немного успокоится – и мы причалим.

Действительно, Вета и не заметила, как сквозь марево проступили очертания гор, тонкой линией прорисовалась песчаная лента пляжа…

Спускались на сушу на дрожащих ногах, колени так и норовили подогнуться.

Стараясь не встречаться взглядом с Катькой, он быстро прошел к себе в комнату. Достал из ящика календарь, на котором, как насмешка, была глянцевая репродукция: Айвазовский, «Девятый вал», и, тыча пальцем, подсчитал: до конца смены осталось 17 дней…

А назавтра Вета отправила домой телеграмму, которая родителей так изумила и напугала, что они помчались на переговорный пункт, звонить в лагерь: «Все хорошо, я жива».

И с тех пор она море невзлюбила. До поры считала, что навсегда…

Репетиция веры 1973

В их блочной девятиэтажке, конечно же, не было никаких лифтерш. Хотя лифт был и, надо сказать, работал вполне исправно. Зато у Надюши в «кооперативе научно-исследовательских работников» подъезд украшали горшки с цветами, и за нелепо, хоть и привычно там выглядящим конторским письменным столом важно восседала, как писали в заграничных романах, консьержка. Их было три – сменных, каждая колоритна по-своему. Все – личности весьма влиятельные и вместе с домоуправом составлявшие целое учреждение. Лифтерши знали не только обитателей каждой квартиры, но их родных и друзей – всех, кто более или менее часто приходил в гости или по делам. И не только в лицо и по именам, но в неведомо как собранных подробностях.

Вета каждый день заходила за Надюшей по дороге в школу и ждала у стола на старинном, кем-то выброшенном кресле. Так повелось. В институтские годы продолжилось – поступили в разные, но оказались в соседних зданиях: Надюша прорвалась в медицинский – исполнила детскую мечту, а Вета без призвания, так, по семейной традиции, как мама, – в педагогический на русский и литературу. Теперь не рядом в школу бегали, а ездили неблизко – на метро из Черемушек на Пироговку, и опять она ждала около лифтерши, только уже не в уютном кресле, а на неудобном канцелярском стуле. Надюша вечно опаздывала, годы шли, ничего не менялось.

Ну ладно, если Ветка такая вся положительная-пунктуальная, пусть в конце концов ездит одна! Почему надо каждое утро устраивать сумасшедший дом, что случится, если войдет в аудиторию на три минуты позже… У них посерьезнее учеба будет – сегодня пропустишь, завтра человека на тот свет отправишь, и то ничего. А что она проморгает: слитно писать или раздельно? Важно, конечно, но не смертельно. И что ее потянуло в этот пед: в учебе никакого интереса, в перерывах одни бабские сопливые ля-ля, а на всю жизнь вперед и заглянуть страшно… Ведь вполне могла бы с ней вместе поступить в медицинский, химия у нее вообще шикарно шла, да и остальное. Крови она, мол, боится. Да просто курица бесхребетная, ей лишь бы все было тихо-мирно, с ума сходит, если кто-то поссорился, готова всем уступать. Вот мужу счастье привалит! Девушка без недостатков! Да еще и хорошенькая. Правда, скучновата…