Что будет дальше?

— Ну что, Номер Четыре, полегчало?

Дженнифер кивнула, хотя на самом деле лучше ей вовсе не стало. В ее положении «лучше» или «хуже» быть не могло. В какое-то мгновение ей вдруг захотелось, без всякой надежды на спасение, но просто назло мучителям закричать во весь голос: «Меня зовут Дженнифер!» Но ее язык отказывался произносить эти слова. Даже выпив бутылку воды и смочив пересохшие горло и губы, она по-прежнему оставалась немой.

В этом странном разговоре на некоторое время возникла пауза. Вскоре Дженнифер услышала, как на бетонный пол поставили что-то скрипучее и не слишком тяжелое. Этот звук ей был также знаком: так скрипел стул, на котором она сидела, когда ей задавали вопросы. В следующую секунду заговорившая с Дженнифер женщина подтвердила правоту ее догадок:

— Я попрошу тебя встать с кровати и пройти вдоль нее от изголовья к дальней спинке. Там стоит стул. Пожалуйста, вставай и иди. Когда дойдешь до стула, можешь сесть на него. Расслабься, держи голову прямо, как будто смотришь перед собой.

При всей лаконичности отданных женщиной распоряжений Дженнифер почувствовала, что голос той изменился. В нем появились какие-то живые и даже вполне человеческие интонации. Монотонный речитатив, пугавший девушку в первые дни заточения, куда-то исчез. Женщина говорила с нею мягко, едва ли не по-доброму. Можно было подумать, что какая-нибудь секретарша или офис-менеджер предлагает посетительнице посидеть в приемной перед началом деловой встречи или собеседования.

Дженнифер ни в малейшей степени не купилась на эту уловку. Она прекрасно понимала, что ничего доброго от этой женщины ждать не приходится, и чувствовала, что та ненавидит ее всем сердцем.

Оставалось только себя пожалеть, потому что в ее собственной душе не осталось сил ни на какие чувства. Ни ненавидеть, ни бояться своих мучителей она больше не могла.

— Номер Четыре, настал час ответить еще на несколько вопросов. Не волнуйся, много времени это не займет. Вопросов будет немного.

Превозмогая боль, Дженнифер встала с кровати и, не без труда заставив себя разогнуться, на ощупь пробралась к стулу. Мистера Бурую Шерстку она взяла с собой — как солдат, пытающийся вытащить из-под огня раненого товарища. Собственная нагота и ощущение того, что за нею подглядывают посторонние люди и жадные объективы камер, ее больше не волновали. Нащупав спинку стула рукой, она осторожно опустилась на сиденье и посмотрела в темноту перед собой — туда, где, по ее представлениям, должна была находиться направленная на нее камера.

После небольшой паузы женщина задала первый вопрос:

— Скажи нам, Номер Четыре, мечтаешь ли ты о свободе?

Этот вопрос прозвучал совершенно неожиданно и поставил Дженнифер в тупик. Как и во время предыдущих допросов, она никак не могла понять, чего хочет от нее эта женщина и какой ответ будет признан правильным.

— Нет, — осторожно ответила Дженнифер. — Я мечтаю о том, чтобы вернуться обратно — в ту привычную жизнь, которой я жила, пока меня не привезли сюда.

— Но ведь ты говорила, что та жизнь тебе не нравилась. Вспомни, Номер Четыре, ты сама утверждала, что в той жизни тебе все надоело и что ты даже решила бежать из дому, чтобы все изменить. Получается, ты соврала нам.

— Нет, я вас не обманывала, — поспешно возразила Дженнифер.

— А я думаю, что обманывала.

— Нет, нет, нет, — жалобным голосом повторяла Дженнифер, сама не понимая, о чем можно умолять этих людей и на что рассчитывать.

Женщина, похоже, на некоторое время задумалась, а затем, сформулировав новый вопрос, задала его Дженнифер:

— Номер Четыре, скажи, как ты думаешь: что с тобой теперь будет?

Дженнифер почувствовала, что ее сознание разделилось на две части, каждая из которых думала и чувствовала независимо от другой. Одну половинку мутило от голода и боли, у нее кружилась голова, ей было страшно за свое будущее, и она отчаянно пыталась догадаться, чем ей грозит едва заметное изменение в интонации говорившей с ней женщины. Вторая часть ее сознания была абсолютно спокойна. Ее эмоции были выжжены испытанной болью. Эта ледяная, почти бесчувственная Дженнифер прекрасно сознавала: вне зависимости от того, что она сейчас скажет или сделает, ее конец приближается с неумолимой быстротой. Впрочем, ни та ни другая часть ее сознания не могли себе представить, каким будет финал.

— Я не знаю, — ответила Дженнифер.

Женщина повторила вопрос:

— Номер Четыре, как ты думаешь, что с тобой теперь будет?

Пленница вдруг подумала, что требовать ответа на такой вопрос — уже слишком жестоко. Особенно после всего, что с нею сделали. Судя по всему, мучители решили доставить дополнительные страдания именно таким изуверским способом. Отвечать на этот вопрос было больнее, чем терпеть удары, сидеть на цепи, испытывать унижения, быть изнасилованной и все время находиться под прицелом видеокамер. Этот вопрос требовал от нее заглянуть в собственное будущее — будущее, в котором перспектива быть изрезанной бритвой на куски представлялась не самой пугающей. Задумываться о пытках, о боли, о самой чудовищной казни было гораздо страшнее, чем испытывать все это.

— Я не знаю, не знаю, не знаю, — повторила Дженнифер несколько раз, едва не плача от ужаса.

Слова вырывались у нее из груди, словно выстрелы. Под судорожным дыханием перепуганной девушки ткань надетого на ее голову мешка пульсировала, словно живая.

— Номер Четыре, я повторяю свой вопрос в последний раз… Итак, как ты думаешь…

Дженнифер не стала дожидаться окончания фразы и, перебив женщину, заговорила скороговоркой, время от времени сбиваясь и делая паузы:

— Я думаю… я думаю, что мне… что я уже никогда не выйду из этой комнаты. Я останусь здесь… до конца своих дней. Это мой дом и мой мир. Ничего больше у меня нет. У меня нет даже будущего… Завтра для меня никогда не наступит. Прошлого у меня тоже не было. Осталась ли в запасе у меня хоть минута, я не знаю… Вот, наверное, и все… Больше я действительно ничего не знаю и не могу придумать.

Несколько секунд женщина молчала, и Дженнифер могла только гадать, понравилось ли ей то, что она сказала, или, наоборот, рассердило. Впрочем, на самом деле девушку это уже не интересовало. Она разве что в глубине души порадовалась, что смогла ответить на заданный вопрос, не сказав прямо: «Я скоро умру», что на самом деле было бы единственным по-настоящему честным ответом.

Неожиданно женщина рассмеялась.

Этот смех раздирал девушке слух и душу. От ледяных и как бы царапающих звуков ей становилось почти физически больно.

— Номер Четыре, ты хочешь спасти свою шкуру?

«Что за дурацкий вопрос! — подумала Дженнифер. — Хотеть-то я, конечно, хочу, но кто же мне в этом поможет? Сбежать отсюда невозможно, а оставаясь здесь, я спастись не смогу».

Впрочем, несмотря на эти невеселые мысли, кружившиеся у нее в голове, она на всякий случай молча кивнула.