Что будет дальше?

Ей хотелось бы по-настоящему верить в то, о чем она только что говорила своему игрушечному другу. Она понимала, что балансирует на грани, поочередно отклоняясь то в одну, то в другую сторону, словно идя по канату и рискуя в любую секунду упасть вниз, в пропасть, то есть утратить целостность собственной личности.

Она не была уверена в том, что ей было под силу сохранить равновесие.

Дженнифер казалось, будто комната, в которой она находится, начала вращаться.

У нее кружилась голова, все тело горело, казалось, везде, где ее трогали руки мужчины, остались шрамы и красные, словно от ожогов, полосы.

Она сильнее прижала Мистера Бурую Шерстку к себе.

«Борись, Дженнифер, отвоевывай то, что сможешь! Остальное не важно».

Она кивнула, словно соглашаясь сама с собой.

Затем девушка настойчиво, словно пытаясь донести эту мысль до глубины собственного сознания, сказала себе: «Что бы ни случилось, это ничего не значит, ничего не значит, ничего не значит. Важно только одно — остаться живой».

Глава 32

Все выходные Адриан Томас провел дома, не выходя на улицу. Его никто не запирал, никакие замки и засовы не преграждали ему путь. В четырех стенах его удерживала лишь болезнь, прогрессирующая день ото дня. Профессор практически ничего не ел и почти не спал, а если и забывался на какое-то время, его начинали терзать странные, тяжкие сновидения, и просыпался он еще более уставшим и больным. Большую часть времени он беспорядочно ходил из комнаты в комнату, останавливаясь лишь затем, чтобы поговорить с Касси, которая упорно не отвечала на его вопросы и вообще не показывалась ему на глаза, или чтобы в который раз попросить судьбу о свидании с Томми, о возможности хотя бы однажды еще обнять сына. В какой-то момент Адриан поймал себя на том, что уже несколько часов кряду мысленно повторяет одну и ту же фразу: «Еще один раз еще один раз еще один раз еще один раз…» Несмотря на все его мольбы, Томми по-прежнему молчал и явно не торопился показаться отцу на глаза.

Случайно посмотрев на себя в зеркало, Адриан подумал, что видит не свое отражение, а привидение. Чего стоил только наряд: старые линялые джинсы и верх от пижамы. Ощущение было такое, будто его отвлекли в тот момент, когда он не то одевался, не то раздевался, и он теперь сам не знал, чего ему больше хочется: лечь спать или заняться какими-то домашними делами. Его волосы слиплись и блестели от пота, подбородок покрылся седой щетиной. Впрочем, внешние проявления болезненного состояния пугали Адриана меньше всего. Гораздо больше его волновало собственное внутреннее состояние: он чувствовал, как внутри его борются две силы, на стороне каждой из которых выступает какая-то часть его личности, его внутренней сущности. Один из этих «полуадрианов» настаивал на том, что пора все бросить и не терзать себя больше безнадежным сопротивлением. «Хватит мучиться, — взывал он. — Не пытайся сохранить в памяти ни то, что знал раньше, ни то, что происходит с тобою сейчас. Забудься. Погрузись в тихую бездну беспамятства». Другая часть разума профессора Томаса была категорически не согласна с подобным отношением к жизни и к болезни. Эта составляющая его личности отстаивала совершенно иную точку зрения: она была убеждена, что нужно как можно дольше держать разум в тонусе, по возможности контролировать свои мысли и до последнего тренировать память, при необходимости избавляясь от лишнего груза, но старательно сохраняя главное в ее упорядоченных ячейках. Было похоже, что именно эта, здравомыслящая, часть его сознания отвечала и за поддержание жизнедеятельности единого для двух «полуличностей» физического тела. Именно этот упрямый Адриан-логик время от времени напоминал себе и своему оппоненту о том, что нужно что-то поесть, сходить в туалет, почистить зубы, принять душ и побриться. К сожалению, выполнение этих обычных для любого нормального человека действий теперь требовало от Адриана больших усилий — не столько физических, сколько интеллектуальных: было очень трудно вовремя напомнить себе о необходимости сделать очередной шаг.

Он с удовольствием переложил бы ответственность за выполнение этих дежурных и вместе с тем обязательных действий на жену. Касси частенько брала на себя функции его секретаря и не забывала вовремя напоминать мужу о назначенных встречах, о намеченных делах и поездках. Кроме того, у нее была потрясающая память на имена и лица: она помнила, как звали каждого из случайных знакомых, с которыми они встречались на всякого рода университетских банкетах, коктейлях и просто в дружеских компаниях. Кассандра всегда помнила дату каждой такой встречи, место, погоду, стоявшую в тот день, и, главное, темы, затронутые в разговоре при знакомстве. Она словно вела в своей памяти некий дневник, причем делала это с аккуратностью опытной стенографистки. Адриана всегда потрясала ее способность аккумулировать и сортировать всю ту информацию, на которую в его памяти попросту не хватало места. Ему приходилось запоминать и анализировать результаты бесчисленных лабораторных экспериментов и планировать лекции. Оставшуюся часть «жесткого диска» его памяти занимали стихотворные размеры, рифмы и те слова, которые он пытался сложить в поэтические строки. В общем, Адриан Томас всегда мог позволить себе роскошь не держать в памяти имя жены какого-нибудь коллеги по факультету, с которой они познакомились на пикнике по случаю окончания учебного года. Не помнил он и о таких мелочах, как замена масла в двигателе его старого «вольво».

Внимательность Кассандры к деталям всегда удивляла Адриана. Он предполагал, что качество это должно быть свойственно всем художникам. Касси действительно всегда знала, в каком месте на холсте нужно провести ту или иную линию, какую взять краску и в какой пропорции смешать ее с другими пигментами. По всей видимости, такое вдумчивое отношение к мелочам в собственном творчестве переносилось у нее и на окружающую действительность.

Томми не только унаследовал от матери умение запоминать имена и места встреч с разными людьми, но и довел эту способность до совершенства. В операторской работе это ему, безусловно, помогало. Он всегда помнил, с каким светом и каким объективом был сделан тот или иной кадр, не говоря уже о том, где и когда происходила съемка. Он был настоящей ходячей энциклопедией теледокументалистики и операторского мастерства.

«Любой из них, — подумал Адриан, — справился бы с поисками Дженнифер лучше меня». И Томми, и Кассандра смогли бы связать воедино обрывки имеющейся у них информации, они с большим успехом конвертировали бы свои наблюдения и рассуждения в аргументы, доводы и неопровержимые доказательства. И жена, и сын профессора Томаса не хуже, чем его брат, умели сложить мозаику и получить целостную картину интересующего их события.

Адриан почувствовал укол ревности. «Нет, это несправедливо, — подумал он. — Любой из моих покойных родственников справился бы с работой частного детектива лучше, чем я».

Он вновь заглянул в гостиную, чтобы проверить, не появилась ли Касси в своем любимом кресле в стиле эпохи королевы Анны. Нет, ни в кресле, ни в комнате, ни во всем доме никого больше не было. Адриан давно не чувствовал себя так одиноко.

В своем полубредовом состоянии он вдруг осознал, что и дом как таковой, неухоженный и неубранный, выглядит не лучше, чем он сам. Проявления этого беспорядка открывались Адриану одно за другим: вот груда грязной посуды в раковине, вот ворох грязной одежды на полу перед стиральной машиной, вот слой пыли на полу… Пылесос и швабра давно взывали к нему, но, наверное, на каком-то неведомом, непонятном Адриану Томасу языке.

Неожиданно он вдруг решил, что можно бороться с наступающей болезнью, не только пытаясь сохранить в памяти какую-то важную информацию, но и просто выполняя элементарную домашнюю работу, все же требующую некоторой мозговой деятельности. Вслух попеняв Кассандре за то, что она не напомнила ему вовремя о необходимости взяться за уборку, он достал из кладовки швабру и стал подметать пол. Совок ему разыскать не удалось, и часть мусора он замел под ковер в гостиной, воровато озираясь при этом и заговорщицки посмеиваясь. Он рассчитывал на то, что Касси перестанет играть в прятки и явится ему наконец, с деланым осуждением упрекая мужа в такой детской несознательности. Как ему хотелось услышать сейчас ее голос, с укоризной говорящий ему: «Адри, ну как же так можно…» Увы, дом по-прежнему оставался пустым и безмолвным.

Расстроившись, Адриан выпустил швабру из рук, и та со звонким ударом упала на пол гостиной. Сам же профессор Томас с деловым видом проследовал на кухню. Для начала он загрузил часть грязных тарелок и чашек в посудомоечную машину и был очень горд собой в связи с тем, что ему удалось отмерить правильное количество моющей жидкости, залить ее в нужный резервуар и, более того, нажать в правильной последовательности несколько кнопочек на передней панели, задав тем самым программу мойки и сушки кухонной утвари.

Несмотря на все его попытки найти какой-то глубокий смысл в этой рутинной работе, уборка по-прежнему казалась Адриану пустой тратой времени, а главное — никак не помогала ему справиться с чувством полного одиночества.

«Нет, ну ведь это нечестно, — обиженно думал он. — Я так по ним соскучился, мне так их не хватает! А их все нет и нет».

С этими мыслями он перебрался к стиральной машине и, загрузив ее должным количеством грязной одежды, сумел запустить это чудо техники и даже подобрал вроде бы правильную программу стирки.

Вдруг его осенило: «Я вовсе не одинок». Более того, он был вынужден признаться себе в том, что никогда не оставался совсем один.

Все люди, которых ему так не хватало, которых он так любил, всегда были рядом с ним.

В эту секунду он понял, что дело не в них, а в нем самом: если он их не слышит и не видит, то это не потому, что их нет рядом, а потому, что ему не удается разглядеть или расслышать их. Словно потревоженный каким-то резким звуком, Адриан оглянулся, а в следующую секунду повернулся в ту же сторону всем телом. Да, Касси была рядом. Она стояла, прислонившись к стене кухни, и улыбалась ему. Он в ответ тоже широко улыбнулся. Давно он не видел Касси такой молодой. На ней было свободное летнее платье, и в следующую секунду Адриан сообразил, что она беременна. Да-да, именно такой она была за считаные дни, может быть даже часы, до появления Томми на свет. Адриан распростер объятия и шагнул навстречу жене, но она, не переставая улыбаться, выразительно махнула рукой куда-то в сторону.