Что может быть лучше? (сборник)

Олег заметил Вовку и меня и стал грести к себе руками, призывая нас к его столику. Вовка вырвал из-под кого-то лишние стулья, и мы, пробившись сквозь табачный дым, уселись за столик, на которым кучковалась кодла пивных бутылок.

Когда Олег знакомил меня с Людкой, она посмотрела на меня так, будто впервые видит, и явно давая мне знак, чтобы я вёл себя аналогично. Я и вёл.

Олег заказал ещё бутылок, и их принесли чуть ли не десяток, забрав пустые. Я подумал, что вот, пропивают мою пятёрку или, что хуже, уже пропили. Я-то при всём желании не мог отыграться на пиве – пол-литра мне за раз никогда не выпить, и я всегда маленькую брал, которой мне вполне хватало. А все пили бутылку за бутылкой, и Вовка с Олегом восхищались мягкостью опьянения, которое даёт пиво в отличие от удара по башке, который получаешь от водки.

Именно Вовка и приучил меня к пиву в том плане, что я раньше вообще к нему не притрагивался, ибо горькое, а я только сладкое любил. В крайнем случае – кисло-сладкое. По той же причине я не курил, так как, попробовав, никакого удовольствия от дыма не получил, а удовольствие у меня – единственный критерий для занятия чем-либо. Искусственность процесса курения как такового, когда надо вдыхать в себя горький дым, меня отталкивала по принципиальным соображениям противоестественности, помимо простой невкусности. А с пивом вышло постепенное приятие, так как его пьют, что является естественным процессом; а по вкусу оно оказалось в конце концов интересным, да ещё с солёностями. Вот я к нему и пристрастился, но, как я уже говорил, в строго ограниченных объёмах. Так что я не мог разделить восхищения Вовки, Олега и Людки мягкостью опьянения – я более интересовался мягкостью Людкиной груди и прочих недоступных частей её тела.

Людка сидела, прижимаясь к Олегу, и всячески демонстрировала свою к нему любовь, попивая из его кружки и поя его из своей. А мы с Вовкой должны были служить фоном для их любовного выпендрёжа.

Раз так, думал я, нужно эту Людку наказать за её необязательность. Я убеждён, что непунктуальность – это самое страшное преступление, которое должно караться смертью.

Собутыльники мои всё больше пьянели, а я медленно потягивал свою маленькую кружку и строил планы мести. Прежде всего для Людки, а заодно и для её «шведа». Я воображал себя графом Монте-Кристо, мстящим врагам, – самая увлекательная для меня часть романа: беспощадная и хорошо продуманная месть, а не омерзительное христианское фальшивое всепрощение. Месть моя, увы, не могла быть жестокой в той мере, в какой бы мне хотелось, но свершиться она была должна.

Из-за обильного выпитого пива пивцы то и дело бегали в туалет, а я, пивший меньше всех, сидел на месте. Олег радовался, что я могу сидеть и охранять стол с бутылками, пока они бегают опорожниться. И вот, когда в очередной раз все трое за компанию отправились в туалет, я взял полупустую бутылку пива и, спрятав её под столом, укрытым длинной клеёнчатой скатертью, наполнил её до краёв результатами моего умеренного потребления пива. Затем я быстро разлил получившийся коктейль в кружки Людки и Олега и приготовился торжествовать.

Вовка и Олег вернулись первыми, они явно захмелели и шли, покачиваясь, опустошённые, чтобы поскорей снова наполниться. Сев на стул, Олег сразу ухватился за свою кружку и выпил треть. Тут подошла Людка, тоже плохо держась на ногах, хлюпнулась на стул, и её груди заходили ходуном. Она тоже ухватилась за свою кружку, подняла её высоко, призывая Олега чокнуться. Они чокнулись и с возгласом «до дна» – вылили в себя содержимое кружек. И моё тоже.

Я сожалел только об одном, что ни с кем не мог разделить свою пенящуюся, как пиво, радость. Вовка был слишком дружен с Олегом, и поверять ему секрет было бы опасно. Однако я не смог удержать радостную улыбку, когда, вытерев рот тыльной стороной руки, Людка недовольно сказала:

– Пиво совсем нагрелось.

– Точно, – подтвердил Олег.

– А у меня холодное, – сказал Вовка.

– И у меня, – добавил я. – Это ваша страсть всё вокруг разгорячает, – выдал я свою версию, которая была воспринята любовниками «на ура».

С тех пор, когда мы встречались в институте с Людкой, она отводила глаза и быстро проходила мимо, даже не здороваясь. А я чувствовал себя отмщённым и лишь иронически улыбался ей в лицо.

Через пару лет после окончания института мы столкнулись с Людкой на улице. Грудь её с тех пор не уменьшилась. И не увеличилась. А осталась тех же прекрасных огромных размеров. Я решил не позволить Людке пройти мимо, остановил и заговорил с ней. К тому времени в стране стало свободней и во мне самом тоже, поэтому я разговаривал с Людкой без студенческой дрожи в коленках. Я решил не церемониться и предложил ей зайти ко мне отметить нашу встречу, и, к моему удивлению она сразу согласилась. Видно, тоже повзрослела. Оказалось, что она замужем за Олегом и через месяц отправляется с ним в Швецию, куда его послали в командировку. Людка спросила, видимся ли мы с Вовкой, так как они уже давно о нём ничего не слыхали. Я сказал, что мы с ним подружились ещё крепче.

На этот раз мы пили коньяк, потому что я не хотел, чтобы Людкино опьянение было мягким. После пары рюмок она призналась, что я ей всегда нравился. Я уточнил, не хочет ли она одолжить у меня пятёрку. Сомнение в её искренности оскорбило Людку, и, чтобы доказать свою бескорыстность, она стала раздеваться.

Когда я насладился Людкиными грудями и прочими частями её тела, я спросил об её отношениях с Олегом, и она мне поведала, что живёт с ним только для того, чтобы свалить из Керосинии в Швецию. Упоминание Швеции повернуло разговор к давно отгремевшей сексуальной революции, от революции было недалеко до сексуальных извращений, а от них – до Людкиных сексуальных предпочтений. Между тем Людка поглотила ещё несколько рюмок коньяка, что развязало ей язык, кстати, весьма умелый. Пока я играл с её шарами, бережно подбрасывая их на руках, Людка рассказала, что Олег почерпнул из шведских нравов влечение к golden showers [30] и смог привить свою страсть даже ей. Я отреагировал на это предпочтение весьма сдержанно, а Людка предложила мне продемонстрировать свою страсть к золоту моего душа.

30

На жаргоне – «золотой дождь» (англ.), – когда любовники мочатся друг на друга.

«Пей на здоровье», – подумал я, ощущая мокрый жар Людкиного рта, и стал концентрироваться, чтобы зачать струю. Когда она родилась, я вдруг осознал, что моя давняя месть не удалась, так как получилось, что я тогда не мстил, а лишь потакал Людкиной страсти.

Я утешал себя одним: уж теперь я всё расскажу Вовке.

Чаща

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 96.

Пытка начиналась весной и кончалась лишь поздней осенью, когда выпадал снег.

Я купил небольшой домик, стоящий в центре квадратного участка. В дом я переехал зимой, а весной моё счастье домовладельца было разгромлено. Мой дом окружали другие подобные домики, с подобными же по размеру участками. На каждом из них росло в среднем по одному дереву, но были участки с двумя деревьями или безо всяких: дерев, как мой. Зато на всех участках росла трава, и казалось, что она росла со скоростью бамбука. Во всяком случае, именно такой виделась скорость роста всем моим соседям, ибо, как только они возвращались со своих работ и съедали свой обед, все вскакивали на свои маленькие трактора-косилки (ручные косилки требовали излишне утомляющей ходьбы) и устремлялись на травяное поле битвы. Некоторые даже не желали браться за обед, а спешили сначала беспощадно расправиться с травой, посмевшей поднять голову слишком, как им казалось, высоко. А в выходные дни борьба с травой начиналась с самого утра и не прекращалась до сумерек.

Всё бы ничего, но косилки эти работали так громко, будто в них были установлены самолётные реактивные двигатели. Причём стоило закончить сенокошение соседу слева, как эстафету перенимал сосед справа, а за ним сосед позади, а после сосед напротив. Часто последовательные арии заменялись дуэтами, трио, квартетом, а то и вовсе хором. Оглушающая музыка такого рода благодаря усердности её исполнителей пробивалась через любые ушные затычки, в которых я стал большим специалистом, изучив и опробовав эти изделия различных фирм и конструкций. Но и непрерывные сольные исполнения адской мелодии травокошения были достаточно мастерскими, чтобы завладевать всеми моими чувствами, которых уже не хватало ни на что другое. Я запирал двери, закрывал окна, спускался в подвал, вставлял в уши затычки, поверх надевал специальные заглушающие наушники, и всё равно грохот достигал моих ушных перепонок.

Я пытался выяснить, что же является стимулом для моих соседей предпринимать ежедневное травокошение, остановить которое был не в состоянии даже проливной дождь, ибо косцы надевали на себя непромокаемую одежду и, казалось, даже испытывали особое удовольствие от успешной борьбы с мокрой стихией.

Оказалось, что этим людям просто больше нечего делать, им не придумать, как распорядиться своим свободным временем благоразумно. Эти отцы семейств испытывали глубоко сидящее удовлетворение от того, что они не пьют, находятся при жене и детях и в то же время отдыхают на свежем воздухе, приводя в идеальный порядок свой кровный участок, за который они вкалывают каждый день на работе, чтобы выплачивать долг банку.