Что немцу хорошо, то русскому смерть

Следом жду Федора. Ведь должен же он меня навестить! Но вместо него неожиданно появляется ерой России полковник Приходченко. В своем краповом берете и форме он даже без орденов выглядит более чем внушительно.

— Ну привет, рыжая. Виктория Прокопьевна просила меня к тебе заглянуть при случае и развлечь в меру сил. На самом деле, думаю, хочет, чтобы я тебя успокоил. Но я этим, рыжая, заниматься не стану. Того, кто стрелял, не нашли, и думаю, не найдут. А это значит, что жить тебе теперь как на пороховой бочке. В пору бронежилет начинать носить вместо лифчика. Пока лежишь тут, думай, кто к тебе такие претензии иметь может. Кроме тебя, рыжая, никто это лучше не сообразит. Кому ты дорогу перешла?

— Никому.

— Никому. Ты, твою мать… Гмм… Извиняюсь. Ты, в общем, так сразу не отмахивайся. А то какая-то фигня, понимаешь. То ее похищают, то в нее палят, как в зайца в тире… Сильно болит? — вдруг спрашивает участливо.

— Не очень. Лекарств разных много дают.

— Пока да. Потом весело станет, когда их тебе сокращать начнут, чтобы не привыкала. А так повезло тебе. Повернулась ты под выстрел очень удачно. Так бы пуля-то как раз в сердце и вошла…

— Это вы меня так развлекаете или успокаиваете?

— А что? Правда ведь повезло… Ну ты тут давай, не хандри. Цветочки вон у тебя… Кондратьев приходил?

— Нет.

Молчит, отведя глаза. Вздыхает.

— Вцепилась в него, понимаешь, Маринка эта…

— Все-то вы, господин полковник, про всех знаете.

— Не про всех, а только про своих. Хороший же был бы из меня командир, если бы я не знал.

— Но в эти-то дела зачем вам?..

— Нос совать? Как раз в такие и надо. Не понимаешь ничего. А как боец в операции участвовать будет, как он воевать станет, если у него на душе пакостно и в семье, например, проблемы? У него мать в больнице, он, раз, и пулю глупую схлопотал, потому что не о том думал. У другого жена ушла, и он вместо того, чтобы просто вырубить там гада одного, взял и шлепнул его. Так что знать надо…

Расстаемся мы почти друзьями. Больше он на меня не рычит и во всех смертных грехах не обвиняет. Видимо, Виктория Прокопьевна тогда в аэропорту кое-что ему объяснила…

— Какой мужчина, — тут же, как только за Приходченко закрывается дверь, начинают стонать мои товарки по палате. — Ну настоящий полковник… А я люблю военных красивых, здоровенных… Нет, военные они незатейливые и прямые как шпала… А я очень даже люблю, чтобы как шпала, а то все больше как сосиска переваренная…

Вот ведь дурочки какие! Как сказал бы Стрельцов: «Кто про что, а вшивый про баньку».

Федька все-таки приходит, но уже совсем ближе к вечеру, незадолго до конца того времени, когда посетителей в больницу перестают пускать. Он тоже в форме, уже без палочки. Вернулся что ли на службу? Не рано ли? Как и полковник до него, интересуется не болит ли рана, а потом, выслушав ответ, почти слово в слово обещает, что дальше будет только хуже. Зато потом все очень быстро на поправку пойдет.

— Через месяц уже будешь как новая.

— Если меня за этот месяц все-таки не отправят на тот свет…

— Глупости не говори.

— Да не глупости это. Твой вон Приходченко велел мне бронежилет носить…

— Полковник был здесь? — удивление не помещается у него на физиономии.

— Был. И всячески пугал перспективами отправиться на тот свет раньше времени.

— Кто же это может быть, Ань? Думаю, вряд ли Павел. Смысла ему нет в тебя стрелять, только лишний раз светиться.

— А кто кроме него?

Говорим еще какое-то время в том же ключе — исключительно по поводу последнего инцидента. Очень деловой у нас разговор. Оба словно за щитом прячемся за ним. Возвращаю ему кулон с радиомаяком. Он было упирается, но все же берет его и вешает на свою бычью шею, а потом, собрав цепочку в горсть, забрасывает себе за ворот. Начинает прощаться. Повисает пауза. Сидит, мнется. Даже вижу, как он делает какой-то микро-рывок в мою сторону, но останавливает себя. В итоге так и не решается наклониться и поцеловать.

— Можно я ещё завтра приду? Не помешаю?

Указывает глазами на букет, который принес мне Илья. Мог бы, кстати, и сам не полениться и какие-нибудь лютики-цветочки подарить…

— Приходи. Не помешаешь.

— Ань. Я это… — косится на моих товарок по палате. — В общем, потом, ладно?

Забыв о своей ране пожимаю плечами и тут же начинаю шипеть сквозь стиснутые зубы. Больно. Он смотрит обеспокоено. Потом берет мою руку в свою лапищу и сидит так какое-то время. Наконец встает. Здоровенный, плечищи квадратные, башка уже не бритая «под ноль», а вроде даже какая-то стрижка на ней имеется. Очень короткая, но все же… Маринке что ли так больше нравится?..

Едва дверь за ним закрывается, мои больничные подружки начинают голосить чуть ли не хором.

— А чёй-то он хромает? Ранен был? Тебя от пули прикрыл? Кру-у-уто. Потом-то переспали? Нет? Ну и дура. Я бы… С таким… Эх-х-х… Слышь, Ань, ты это… Делиться надо. Всех классных мужиков себе к рукам прибрала, а мы тут как лохушки фиг знает с кем… Ты уж давай, по-соседски, отстегни хоть парочку-троечку… Тогда я чур того татуированного беру… А мне полковника, со шпалой который… А я этого последнего, плечищи у него-о-о…

Вздыхаю. Этого, последнего, и так уже забрали…

Лечение мое продвигается так, как и предсказывали опытные в таких делах Приходченко и Кондратьев. Как только мне начинают сокращать количество лекарств, ночи, да и дни становятся у меня… разнообразными. Зато уже не лежу, а хожу. Сначала по палате, потом по коридору.

Федька навещает меня нечасто и каждый раз старательно «держит дистанцию». Зато Илья эту самую дистанцию все больше сокращает. Как-то едор даже застает его целующим меня. Взглядами они меряются такими, что в пору их вместо рапир использовать. Поначалу, глядя на едькино лицо, думаю, что он вытрясет Илью из его дорогого костюма как мелочь из кошелька — со звоном. Но ничего, сдерживается.

Какие же они все-таки разные. И в повадках, и в манере держать себя, и даже в одежде…

Знакомлю их.

Илью представляю, как своего друга детства. По-моему, он такой характеристикой недоволен, но мне плевать. Федор проходит по графе «новые друзья». Илья не теряет возможности «укусить» соперника.

— Те самые, о которых твоя мама мне все уши прожужжала?

Ну… Неподходящие по ее мнению…

В результате визит Кондратьева в этот раз особенно краток.

Ну вот что с ним делать? Вижу ведь, что по-прежнему он ко мне неровно дышит (так характеризуют это мои товарки по палате), но пробить его решимость не иметь со мной ничего общего не удается ничем. Да и меня мучает обида. Как подумаю о его Маринке — так больно становится. Больнее, чем в раненом плече.

* * *

Из больницы меня выписывают довольно быстро. Федька со своей ногой лежал дольше. Да и то: мне ведь мои ранения передвигаться не мешают. Мама окружает меня всяческой заботой: ведет душеспасительные беседы и кормит как на убой. Благо деньги у нас теперь есть. Пока я валялась в больнице, герр Вебер, которому я дала на это доверенность, закончил оформление всех моих наследственных дел. Так что теперь у меня даже есть личный банковский счет. И ещё один отдельный — к которому прилагается пластиковая карта. С ума сойти!