Что сказал Бенедикто. Часть 1

– Я не говорю, что я не буду их делать, но летать я должен уметь.

– Ладно, генерал отпустит, заезжай, только порядок во всем должен быть. За самоволку и от него, и от меня получишь.

– Мы тебя, Кох, ведь и в угол поставить можем, так и знай, – сказал кто-то еще. – Так что уезжай скорее, конструктор.

– Можно я рано утром завтра приеду?

– Не проснешься, кошмары замучают.

– Можно я самолет все-таки посмотрю?

– А что еще тебе можно? Может, ему уже можно и полетать?

Смех над мертвым телом прозвучал для Коха странно. Он всё-таки не мог отделаться от чувства, что разбился он сам.

Кох подошел к самолету, как доктор больного долго рассматривал швы, сочленения, выстукивал раму. Нет, это все никуда не годилось, это, действительно, машина смерти. Мысли роем носились в горячем мозгу Коха, кто-то опять хлопнул его по больному плечу. Кох обернулся.

– Пей, – человек, грозивший поставить Коха в угол, протягивал железную кружку, – раз уж приехал, помяни Эрнста, это был настоящий пилот. Летал на самых первых деревяшках и черти его не брали, а сегодня вдруг как ветром сдуло.

Кох взял кружку, выпил залпом и выронил кружку на землю, все обожгло внутри.

– Ты что, не разбавил? Спятил? Дайте ему воды! – закричал начальник аэродрома, но все только хохотали.

Кох глотнул воды, все равно сильно жгло. Такая шутка. Кох подошел к тому, кто потянул ему кружку, отвел от своего лица правую руку (левая так и висела безвольной плетью), отвел, расслабил, вспоминая краткую абелевскую науку, всего себя выдохнул в эту отяжелевшую кисть, и без особого размаха ударил в хохочущую физиономию. Летчик навзничь полетел в траву. Стало тихо.

– Неплохо, – сказал начальник аэродрома. – Не будете над новичками издеваться, правильно, Кох. До Корпуса доедешь?

– Доеду.

Кох подошел к упавшему, который почему-то заколебался в своем решении немедленно ответить Коху.

– Всё? – спросил Кох. – Не ржи тут, как конь, а то хвост свой заглотишь…

Кох сам не понял, почему и как он мог такое сказать. Он таких оборотов не употреблял никогда, даже голос это был не совсем его, какой-то низкий и с хрипотцой. Летчик прямо сидя пополз от него. Кох пошел к машине, ему было совсем плохо. Начальник аэродрома схватил Коха за левое плечо.

– Эй, парень, ты что такое сказал?

– Что я сказал?

– Кох, но это слова, это голос Эрнста. Ты что, знал его? Но как ты смеешь, дурак, изображать погибшего?

– Я ничего не изображаю. Это, конечно, ужасно смешно – для веселья сжечь мне всю глотку и тоже священным именем вашего Эрнста. Еще раз увижу этого… на аэродроме – всю траву, что здесь растёт, ему в пасть засуну.

– Ладно, Кох, заживет. Извини.

– Ну и летайте на вашем деревянном дерьме. Посмотрим, кто дальше улетит.

– Кох!.. Аланду не говори… Приезжай завтра, у нас с утра полеты.

– Пляшите сами вокруг своей единственной деревянной лошадки, а я найду, чем заняться.

– Ты как разговариваешь?

– А как с вами еще можно разговаривать?

Кох пошел к машине. Руку на руль не закинуть, в голове быстро нарастал отвратительный гул.

Кох пробовал продышаться, правой рукой закинул левую на руль, на малой скорости проехал вперед, развернулся, отъехал от аэродрома, пошарил в бардачке, вспомнив, что у Аланда там лежала какая-то фляга, глотнул осторожно и, ощутив опять что-то спиртное, вывалился из машины, его вывернуло, но стало легче. Кох отошел и лег на траву. Впереди было какое-то болотце, вода прозрачная. Кох прямо через рукав напился, думал, что теперь сможет сесть в машину и вернуться в Корпус, но земля странно закачалась под ним, он снова лег, его продолжало раскачивать, как в каком-то безумном полете, словно он ложился то на правое, то на левое крыло и никак не мог остановиться.

Скорее бы Аланд приехал. Что он скажет Аланду, он не знает, ему ничего и не надо говорить, только бы приехал.

Кох встал, смотреть вниз было странно, словно он видит землю из самолета, не земля, а топографическая карта. Не трава, а деревья, не камни – дома, не муравьи, а колонна автомобилей. Много-много автомобилей, их на всей земле столько нет. Куда они едут вереницами? Кох тер лицо, пытаясь отогнать от себя вспыхивающие со всех сторон светящиеся точки. Земля рванулась к нему, и он потерял сознание.

Очнулся и понял, что дело не в том, что он выпил. Если сейчас он очнется в своей комнате – и все это тоже сон, он нисколько не удивится. Кох открыл глаза – он лежит в траве, на дороге распахнутая машина Аланда. Кох встал, сел за руль, он внимательно смотрел на дорогу и просил ее не качаться, ухватился за руль. Странно, что ему не лучше, а хуже. Кох ехал медленно, часто останавливался, смахивал пот, заливавший глаза, у ворот Корпуса снова остановился. Он хотел выйти, открыть ворота, но ворота открылись. Кох с облегчение вжал педаль газа – путешествие закончилось, и только когда налетел грудью на руль, когда на него посыпалось стекло и раздался отвратительный лязг металла о металл, он понял, что ворота были закрыты. Совсем он лишился разума. Чуть сдал назад, и ворота, действительно, открылись. Что за день такой?

Аланд вышел за ворота, Кох впервые увидел его в генеральской форме, отвел взгляд – увидел Абеля, бегущего к воротам. «Ну, хоть этот не генерал», – подумал Кох. Ему стало все равно, что он сегодня не натворил – трудно придумать.

Аланд открыл дверцу, взял Коха под мышки, потянул из машины. Кох покорно вывалился, качаясь на неустойчивых ногах.

– Ну, ты даешь, Вильгельм, какого черта ты в закрытые ворота въехал?

– Они были открыты, – ответил Кох.

– В самом деле? На ногах не стоит, просто герой.

– Он что – пьян? – с ужасом спросил Абель, принимая у Аланда Коха. – Господин Аланд, ему плохо…

– Еще бы, чистый спирт, да еще через час – запить водичкой, самое то. Спасибо, что коньяком не запил, не откачали бы.

– Вильгельм, ты что?

– Я выпил совсем немного. Мы лётчика поминали.

– Вы особенно, господин Кох! – сказал Аланд. – Они его спиртом напоили, Фердинанд. Тащи его к нам, у него ожог, а я это позорище за ворота загоню. Машину разбил, ладно, ворота не пострадали. Наши ворота крепче, чем все их машины, да, Вильгельм? А уж их самолеты – сами пусть на них летают.

Аланд вроде бы улыбался, и в то же время, Кох чувствовал, что Аланд остро сочувствует ему.

– Грудь болит? – вполголоса спрашивал Фердинанд.

– Всё болит, – шептал в ответ Кох. – Мне очень плохо, положите меня прямо тут. Я на земле полежу…

Аланд принял Коха на руки, как ребенка.

Кох с надеждой смотрел в глаза Аланда – неужели не сердится?

– Да, знаю, Вильгельм, жив – и на том спасибо. Черт с ней, с машиной, не машина и была, я знаю, что ты не столько пьян, сколько напуган. Сейчас ты заснешь, а проснешься здоровым. Не беспокойся, с тобой все нормально.