Что сказал Бенедикто. Часть 2

– Не успел бы. Ляг и лежи. Я скажу им, чтоб от тебя отстали.

– Вы опять с Гейнцем сцепитесь.

– Мне некогда, Вебер, правда, некогда.

– Ну, так и не возись со мной.

– На глупости нет времени, а на тебя есть.

– С Анной-Марией за ручку гулять и обниматься у тебя время есть? Ты сам разозлил Гейнца.

– Я шёл с ней за руку, и что в этом особенного? Приобнял за плечи – она замерзла, мы долго гуляли. Гейнц тоже и ходит с ней за руку, я себе ничего лишнего не позволял.

– Гейнц её брат, а тебя не поймешь, ты все время сам себе и всем противоречишь, то нет времени, то долго гулял. На прогулки тебе времени не хватает?

– На прогулки особенно. Рудольф, мы с ней друзья, не ищите подтекстов.

Вебер без указаний стянул гимнастёрку, разглядывая внешний разлитой кровоподтёк на груди.

– Просто синяк, Абель, он мне ничего не сломал.

– Как ни странно. Если бы на твоём месте был я, грудина бы у меня была фрагментом грудного отдела позвоночника, встала бы между лопаток, а ты легкий, просто улетел. Я сейчас уеду, если Аланд будет меня спрашивать, скажешь, что я в морге.

– Опять на всю ночь к своим трупам? А завтра свалишься. Аланда долго нет, он что, стал всерьёз оперировать? Он вроде бы не занимался этим никогда.

Абель сдержанно улыбнулся.

– Мало ли какие у него дела, приедет.

Абель понимал одно: Вебера в свою основную работу он пока не возьмёт. Заикнёшься о ней – метнётся с готовностью, как под руку Гейнца, не думая о последствиях. О последствиях нужно думать ему, Фердинанду, быстро Веберу не повзрослеть. Уровень его в медитации – при его молодости, высокий, но управлять энергиями он не научен, и что с ним будет, ввергни он себя в эти потоки? Повлияла ли работа духовная Абеля на события, которые вот-вот начнут разворачиваться, сам Абель не узнает.

Уложил Вебера на диван, Вебер уснул, Абель укрыл его и ушёл. В зале сказал Карлу, что фенрих спит – не будить, и уехал.

В прозекторской он пробыл пару часов, и снова ему плохо, отправился к себе, сделал несколько расслабляющих и дыхательных упражнений, походил, договариваясь с тупой, пока сносной болью, сел в позу лотоса, переходам ничто не должно помешать, Абель любил эту работу. Время остановлено, состояния перехода.

Он понимает, что ничего не успел, как ни торопился, как ни спешила его мысль, как ни билась она, не зная покоя. Не успел.

В Школе он увидел судьбы тех, кто был эти годы рядом с ним. Видел гибель Гейнца, Карла, Вебера. Он видел всё в подробностях, видел смерть Анны-Марии. Это были внезапные, ранние смерти. Выстрел в сердце Вебера, совсем ещё молодого, в досрочных майорских погонах; видел сломанную выстрелом кость руки Гейнца, видел его горящим в машине; видел горящий в воздухе самолёт Карла и потом его избитого в каких-то застенках, его смерть на залитом кровью полу. Ему показали, значит события можно изменить, он может вмешаться, может медитацией ослабить надвигающуюся грозу. Он верит, что поможет кому-то из них проиграть их смерть иначе: падение самолёта заменить лёгкой аварией, смерть – лёгким недугом, через него, через его сердце, пойдут невероятной силы потоки энергий разрушения и преобразуются в энергии жизни, но сам он к целебному источнику не припадет. Только собирать, преобразовывать и отдавать. Он был счастлив этой работой, об этом никто не должен знать – даже Аланд. Потому ему был дан заслон, способность закрыться, уединиться в своей работе. Абеля вёл неведомый учитель – он и сейчас жил в нём. В Школе он чувствовал себя легко, занят был только этим и был бесконечно счастлив. Здесь он тоже вёл как будто обычную жизнь: лаборатория, операции – и ночи медитации. Медитации-напряжения, от которой он вставал, потрясённый мощными потоками, всё яснее видя теневую сторону и теряя связь с внешней стороной жизни. Он чувствовал лихорадку, потрясающую время отремени Корпус и каждого в отдельности. Что-то знал и Аланд, он готовил Вебера к работе, которой был занят Абель. Вебер был способен на неё, но что он видел в жизни? Кроме начального ученичества – ничего. Абелю хотелось, чтобы, пока он жив, Вебер жил, внимая голосам жизни, чтобы он ощутил её дыхание, её упоительный вкус.

Веберу предстоит сцепиться со смертью, отвоёвывая чужие жизни на других планах, о которых мирно дремлющее человечество в своём абсолютном большинстве не имеет понятия, но хотелось подарить ему немного простой человеческой жизни. Абель рядом с Вебером чувствовал себя глубоким стариком: его тридцать семь – и двадцать три Вебера. Он не думал, что столько всего он не успеет, что всё проиграется так быстро. И получается, что Вебера он вытащил, чтобы переложить на его плечи свой труд, Вебер взвалит его на себя с радостью. Может быть, он сумеет лучше? Всё-таки его партия – Бессмертие, а не Любовь, которой Абель так и не постиг. Вебер нашел свою любовь, его ждёт душа его сына, его столько всего ожидает. И сейчас лишить его всего? Вебер сумеет сделать всё правильнее. Аланд бы не позволил Фердинанду эту работу, он трясет и торопит Вебера, чтобы тот брался за дело, а Вебер зачарованно смотрит по сторонам.

Абель привычно отыскивал внутренним взором точку перехода, знание лишает возможности жить вслепую. Конечно, его выходка с Агнес выглядит, как хулиганство, но он на самом деле тогда остро любил эту женщину, у него не было на это права, но он почувствовал – не понял, не сформулировал – он увидел то, чего не увидел бы никогда, не случись с ним этого помрачения рассудка: он узнал, как лечит любовь и как включает необратимый процесс распада, энтропии её отсутствие. Он схватил без спроса из запасов чужой любви и приложил этот сгусток, это единственно возможное средство там, где разрушение уже случилось и где другое лечение было только нанесением новых ран. Он мог не брать скальпель, мог взять только это ощущение, окутать распадающееся тело Вебера плазменным облаком этого животворящего чувства – и смерть должна была отступить. Это то, чему он не успел научиться, чего он не сделал в этой жизни, но к чему он приблизился.

Свой распад его собственное тело обозначило чётко, Абель долго не мог понять, что за недуг его точит. Слишком редкая болезнь, чтоб её предположить, оценивая симптомы аналитически.

Редкие болезни бывают редко, а частые – часто, сначала следует предполагать то, что бывает чаще. Редкое остаётся как исключение после анализа наиболее типичных реакций, свойственных данному телу. Абель никогда не болел, во всяком случае, ничего болезненного в своём теле не чувствовал, не замечал. Тянущая ломота в сердце – не болезнь, это усталость, это засорение его адаптера энергий. Он стремился «продышать» его, прочистить подчиняя тело строгому аскетизму, гоняя его бегом, вращая на турнике, рассекая воду брасом, кролем в любую погоду, но железный крюк поддел его за сердце, ни о чём не следует жалеть.

Глава 33. Спор Абеля и Аланда

За её телефонным звонком Аланд, наконец, увидел её, увидел её лицо, её улыбку, затаённую в нарочито сердитом выражении её лица. Она говорила, что он на три недели бросил её умирать: велел никуда не выходить, а сам не удосужился заехать и узнать, не умерла ли она от голода. Допустим, Вебер был в беспамятстве, только он уже которые сутки носится по Корпусу, а о ней никто так и не вспомнил.

Улыбка в глазах, она не знает, как он три недели жил, но понимает, что «не вспомнил» – громко сказано. Он ни о чём больше не думал и дышал только ею, умирал, цепляясь за рвущуюся нить, что держала его в этой жизни, за свою любовь к ней. С голодом – блеф, отговорка, но голод – так голод, с его голодом, каким он изголодался по ней, ничто не сравнится.

Аланд слушал, даже мысленно ничего не вставляя в их разговор, держался за трубку и смотрел на Агнес, видел её открытую шею, её аккуратно, чуть вольно прибранные волосы, ощущал слабый аромат её духов, видел свет камня в перстне на её безымянном пальце и идеальные формы её ногтей, изгиб кисти, наклон головы – тонкий и требовательный.

Он разбудил цветочника, но её любимую орхидею привез.

«Голод – так голод». Набрал для неё всё, что она любит, может захотеть, и подъехал к дому. Он сидел в машине, зная, что она стоит у окна. Орхидею убрал под полу шинели, выйти из машины он должен уже «её генералом», а не мальчишкой, сбитым с толку предположением о внезапной измене любимой женщины.

Смех, который он так любил, сейчас мог убить его, было за что. Одна его осатанелая пальба в висок чего стоила. Сейчас спросит, отчего его волосы пахнут порохом, хотя они давно ничем не пахнут, но это – если она коснётся губами его волос. И будет ли этот упрёк его наградой – ещё неизвестно, Аланд взглянул на неё – стоит у окна.

Понёс пакеты с продуктами, дверь открыта, Агнес в дверях, на пакеты смотрит с ужасом.

– Ты собираешься ещё на год оставить меня взаперти?!

В общем-то, он ни слова не говорил о том, что она должна сидеть дома, это она сказала, что будет ждать его дома, из дома она сегодня выходила.