Что творится под этой крышей

— Хорошо, иди, — она отпустила меня великодушным жестом, я собрала с пола столько чашек, сколько смогла унести за раз, и пошла относить на кухню. Утром я её всю вымыла, но мама с тех пор уже что-то готовила, так что посуды поднакопилось, но я не стала её мыть — посуда лежит и я полежу. С книжечкой. Под пледиком. На чердаке моём обожаемом.

Заварив термос чая и сменив выходной сарафан на пижамный комбинезон-кигуруми в виде панды, я окончательно одомашнилась и полезла на чердак через люк в потолке моей комнаты, я сама его выпилила, очень удобно.

На самом деле, самым удобным в нём было то, что мама на него один раз посмотрела, два раза попыталась пролезть, сказала много нехороших слов и больше к нему не подходила. Конечно, на чердак можно было попасть ещё целыми двумя путями, но один из них предполагал взбирание по шаткой полуистлевшей деревянной лестнице, а второй требовал дойти до гаража, взять большую стремянку, принести её к дому, правильно установить и подняться на крышу, к большому окну, которое я совершенно случайно запенила так, что оно не открывалось снаружи.

Вообще, конечно, мне скрывать от мамы было нечего, иногда я сама её туда приглашала, когда заканчивала очередной апгрейд своей вечной стройки, но пару раз она меня неприятно удивляла, забираясь туда в моё отсутствие, за что потом извинялась и каялась. Обычно это происходило после того, как на родительском собрании ей рассказывали очередную дичь про наркотики, алкоголь, компьютерные игры и прочие ужасы современности, приводящие к ранней смертности подростков. Мама у меня была впечатлительная и легко внушаемая, так что сразу находила в моём поведении парочку симптомов и вся в ужасе бежала копаться в моих ящиках с инструментами и коробках с лакокрасочными. Естественно, ничего криминального не находила, зато я находила следы её поисков, требовала объяснений, чуть-чуть ругалась, потом успокаивала её, клятвенно заверяя, что ничего опаснее дисковой пилы ни разу в жизни в руках не держала. Про дисковые пилы в школах не рассказывали, так что их мама не боялась, мы мирились и обещали друг другу не ходить больше на эти дурацкие собрания и не верить во всякую чепуху. Но стремянку я перепрятала.

В данный момент рецидивов у мамы не было уже несколько лет, но мне всё равно было приятно знать, что чердак — моё личное царство, где я могу творить что захочу, а мама может только в очередной раз патетично вопрошать грохочущий музыкой и топотом потолок: «Что творится под этой крышей?!» и не получать ответа. Чаще всего мы с девчонками там устраивали показы мод, экспериментировали с косметикой и красили волосы, там была специальная «грязная зона» для этих грязных дел. На чердак забирались приличные девочки, а спускались зелёные кикиморы, розовые поняши и черноглазые вороны-мстители, мама никогда не знала, кто спустится в этот раз, поэтому каждый раз выходила посмотреть. Мы её не разочаровывали.

«Альбинка коза.»

Я сидела наверху возле люка и смотрела в чердачное окно на её дом через дорогу — там горел свет, но меня там не ждали.

«Све-то-зар, бе-бе-бе.»

Это Альбинка чаще всего была инициатором наших преображений, у неё случались приступы «хочу красные волосы срочно», мы с Сашей красились за компанию, в какие-нибудь более человеческие цвета, а чаще просто пару локонов, остатками от Альбинкиной краски. Альбина была натуральной платиновой блондинкой, так что любая краска на её волосах горела и сияла, на моих тускло-рыжих всегда получался не тот цвет, который был нарисован на банке, а на Сашины густые каштановые вообще никакая краска практически не бралась, так что мы из одной банки получали совершенно разные цвета, каждый раз не зная, что получим, и ждали результатов эксперимента как чего-то нового и неизведанного. Было весело, когда-то, до появления Светозара.

Я забралась в свой любимый домик-в-домике, стоящий в центре чердака и похожий на чум, в котором чукча ждёт рассвета, но только снаружи. Изнутри я задрапировала его старыми бежевыми шторами с золотой искрой, которые остались от бабушки, раньше они в спальне висели, но мама сняла, потому что не любила бархат — он ей казался слишком тяжёлым и помпезным. Я его радостно забрала себе, мне эта тяжёлость была бальзамом на душу, я обожала маленькие пространства, мне было в них очень уютно. На пол своего чума я постелила старый бессмертный матрас, подрезанный и подшитый в форме гнезда, сверху набросала таких же бессмертных наследственных одеял и подушек, а вместо стен по кругу построила разновысокие книжные полки, на которые поселила книги, естественно, и несколько ламп. Пространства там получилось ровно столько, чтобы сидеть втроём и играть в карты, ну или компактно лежать вдвоём, или вольготно раскинуться в блаженном одиночестве, что я и планировала сделать.

И только раскинувшись максимально вольготно, я вспомнила, что книгу дочитала вчера. Закладка лежала на эпилоге, я перечитала его и убрала книгу на полку слева — там стояли кандидаты на шкаф, кандидатов на диван я ставила справа, поближе к чашкам, чтобы не забыть забрать и унести. Книга была достаточно хорошей, чтобы после неё ещё несколько дней не хотелось начинать новую, я всё ещё жила в ней, поэтому пока не приняла внутренне тот печальный факт, что она закончилась. Очередная волшебница с фамильяром на фоне кабинета зельеварения обрела свою любовь и ушла жить долго, счастливо и достаточно скучно, чтобы автор не смог наскрести событий на ещё одну книгу. Я за неё была чуть-чуть рада, конечно. Но только чуть-чуть.

«Альбинка, интересно, тоже всё, на полку? Блин, ну какая же она коза...»

Я достала телефон и набрала Сашу, долго слушала гудки, потом она наконец-то взяла трубку и я спросила:

— Ты в ванной, что ли?

— Нет, я за столом, мне надо было сосредоточиться просто. Что хотела?

— Да ничего. Альбинка коза просто и бесит меня. У неё свет горит в комнате! Хоть бы слово написала. Как нашла своего Светозара, так всё.

Саша медленно глубоко вдохнула, как делала всегда, когда мысленно взвешивала варианты «потратить час на объяснение очевидных вещей» и «махнуть рукой и сменить тему», а потом выдохнула и сказала:

— Маш, ты серьёзно не понимаешь?

— Чего?

— Ты правда веришь, что наша Альбина, вся такая «эй, козёл, зацени мой пирсинг», вдруг, внезапно, без малейших причин и предпосылок... просто, блин, на улице! ...встретила голубоглазого ангела из Оксфорда. Который влюбился в неё с первого взгляда и стал проезжать каждый день полтора часа на маршрутке из Питера туда и полтора часа обратно, чтобы увидеть нашу королеву танцпола. Серьёзно, Маш, тебя ничего не смущает?

— А что? — я чувствовала, что что-то не так, но когда мне подруга рассказывала секрет, я просто верила, даже если она где-то чуть-чуть фантазирует и идеализирует, я закрывала на это глаза, мне казалось, это некрасиво, подвергать такие слова сомнениям.

— Ты в это веришь?

— Ну... Если он недостаточно светозарный или вообще не из Оксфорда, я смогу ему это простить, наверное. А что?

— Маша, ну ёлки же палки... Светозара не существует, она его придумала. Она просто нашла себе другую компанию, постарше, я их видела, там все выглядят как королевы танцпола, так что я её понимаю. Ты её знаешь, она рано повзрослела, и с нами, детками, ей уже не интересно.

— А Светозар?

— Да нет никакого Светозара! Ты вообще хоть одного Светозара в своей жизни видела?

— Нет.

— И я нет.

— А может, он где-то всё-таки есть? Хоть один.

— Ага, в мечтах у Альбинки. Хочешь, и ты себе сочини, будете вдвоём друг другу рассказывать, какие у вас обалденные парни, прямиком из Нарнии, назови Лучезар, пусть стреляет из ушей лазерами.

— Ну Саша...

— Что? У Марины тоже парень вымышленный, я её подловила разок, когда она пошла «на свидание», а сама к бабушке уехала. А на следующий день разливалась соловушкой, как они с парнем в Питере гуляли. Я ей сказала по секрету, что моя бабушка с её бабушкой соседки, так что я очень хорошо осведомлена, она призналась и попросила её не палить.