Что ты видишь сейчас?
Шрифт:
Мужчина лежал на кровати, укутанный одеялом, в окружении картонных коробок и сумок, рядом стоял стул. Его кожа была желтой от болезни печени, глаза ярко сверкали голубым светом. Я посидел возле него, но ушел, когда он заснул. Я чувствовал досаду, проклинал самого себя за то, что позволил себя уговорить. Чем я мог помочь ему? Укол облегчил бы страдания на два часа, а дальше что? Боль могла даже усилиться. И если я оставлю ему таблетки или ампулы, их немедленно приберут к рукам соседи. Мне нечего было здесь делать. Поход сюда оказался ошибкой.
Эме слушал мои проклятья и незаметно тянул за рукав пиджака, чтобы я не сбился с пути. На прощание он пожал мне руку,
С тех пор я езжу к таким пациентам каждую неделю. Я беру с собой только ручку, бумагу, стетоскоп и маленький карманный фонарик. Я никогда не хожу по домам, а выбираю место на улице, где можно провести осмотр. Осматриваю тех, кто пришел, и ставлю диагноз как могу и если меня об этом просят. Я рисую человеческое тело, его внутренние органы, объясняю возможное течение болезни и рассказываю, как нужно правильно лечиться.
Я рассказываю о клиниках, которые могут их подлечить, о лекарствах и сколько они могут стоить. Я посвящаю много времени поискам и сбору сведений о бесплатных клиниках, больницах для беженцев и других специальных организациях для нуждающихся.
Эме часто бывает там рядом со мной, но не всегда. У него хорошо получается находить мне переводчиков и охранников. Когда он отсутствует, я пытаюсь угадать, кто охраняет меня вместо него, но мне редко удается это выяснить. Такие визиты отнимают много сил, физических и душевных, поэтому на обратном пути я часто дремлю. Выйдя из метро, прямиком направляюсь к торговым рядам около бульвара Батиньоль и покупаю продукты к ужину. Я долго брожу меж лотков с зеленью, разговариваю с продавцами и тщательно выбираю то, что нужно. Остаток дня я посвящаю приготовлению пищи и накрываю на стол. Когда Анна с девочками приходят домой, об утренней поездке я уже совершенно забываю.
Теперь единственная цель моей жизни — это жить здесь и сейчас. Увидеть мир таким, какой он есть на самом деле, вместо того чтобы придумывать несуществующую реальность. Я хочу просто находиться здесь, с теми, кого люблю. Но это сложно, потому что я не всегда знаю, как этого достичь. Дети вырастают, и им не требуется наша постоянная опека. Мне было сложно не заботиться об Анне и детях, ведь я любил их, а любовь и забота — вещи взаимосвязанные. И любовь меняла меня, Анне и девочкам открывались новые черты моего характера, о которых я и сам не подозревал. Не всегда я узнавал себя и сам. Поэтому с удвоенным рвением занимался приготовлением пищи, это занятие стало почти единственным, в котором я был предсказуем и понятен себе.
Одну вещь, однако, я хорошо усвоил: тревога угрожает любви, и очень важно не дать ей разрастись.
Моя дочь Иса научила меня этому, ее я должен благодарить. В течение долгого времени она постоянно хворала, у ее болезни были странные симптомы без явных причин. Сначала я отправлял ее к разным коллегам, постоянно беспокоился, что упустил что-то важное и ее болезнь была моим профессиональным промахом. Но дело было совершенно в другом — я тревожился за дочь, боялся за ее здоровье, и эти тревога и страх начали уничтожать мою любовь к ней.
Я и не заметил, как стал избегать Ису, ее бледность или слабость злили меня, заставляли нервничать. Я начал вставать раньше по утрам и уходить из дома первым, избегал ее взгляда, мне становилось все сложнее оставаться любящим отцом. Конечно, я понимал,
что она была всего лишь обычным неуверенным в себе подростком, мнительным, совсем как моя медсестра. Но я не мог переносить ее нового запаха, кисловатого запаха пота, который она перебивала литрами духов, ее прыщей и бюстгальтера, который она начала носить, или новой прически.Но больше всего меня раздражали непонятные симптомы ее инфекции и аллергии.
Это было ужасное время. Мое раздражение все увеличивалось. До тех пор пока я не услышал, как один из моих пожилых пациентов болтает с медсестрой в приемной. В шутку она сказала, как невероятно трудно быть послушным пациентом у дружелюбного доктора, отношения с которым напоминают отношения любящих пожилых супругов, из-за этого бывает сложно выздороветь, когда стороны так пекутся друг о друге.
Мысль не нова, но все равно она поразила меня. Возможно, причина в том, что серьезная вещь была сказана в шутку. Осмысление пришло как удар под дых. Ведь я сам поддерживал болезнь своей дочери, бесконечно заботясь о ней, и мое беспокойство как бы подпитывало ее недуг. Чем больше я переживал и рассуждал о симптомах, тем большее развитие получала ее болезнь. Я вел себя как доктор, а не как отец.
Потом мне стало стыдно. Как я мог так обращаться со своей дочерью? Как мог так небрежно обходиться с нашей любовью? Я бродил по ночам, пил снотворное, но оно не помогало, непрестанно размышлял, но так и не нашел ответа. Иногда мне хотелось ворваться в комнату Исы и попросить прощения, но я не позволял себе этого. Я подходил к ее двери и тут же понимал, что мне нечего сказать, я не в состоянии объяснить, как смог перепутать взгляд отца со взглядом врача и тем совершил чудовищную ошибку. Я мог лишь снова начать любить ее как настоящий отец. И только время, а не слова было в силах мне помочь.
Позже я понял, как мне повезло, что я по неосторожности не разрушил любовь к Анне. Ни на одно мгновение я не изменил своего отношения к ней и никогда не смотрел на нее глазами врача.
— Что ты видишь сейчас?
Анна смотрит на меня, ее лицо так близко в полумраке лестницы, прядь волос падает на лоб. Мы делаем несколько шагов вместе, я держу ее под локоть, как легко она дышит. Вдалеке слышен городской шум. Горло снова сжимается, ее сумка стучит по бедрам, я вынужден присесть.
На лестнице слабо пахнет чистящим средством и пылью. Я встаю и медленно поднимаюсь выше, держа пакеты из супермаркета. Из-под соседской двери пробивается приглушенный свет, слышны голоса и слабый стук, на кухне шумит кран. Чертов букет цветов так и норовит выскользнуть из рук. За сто лет перила в подъезде отполированы руками множества людей, направляющихся домой или спешащих прочь.
Когда прихожу на пятый этаж, то останавливаюсь и прислушиваюсь к звукам из квартиры. Есть ли кто дома? Нет, тишина. Я почти всегда возвращаюсь первым. У девочек репетиции допоздна, а Анна приходит последней. Когда она открывает дверь, мы все уже ждем ее.
ОТЕЦ
Я часто воображал, что было бы, родись Анна мальчиком. Конечно, подобные мысли — чистой воды абсурд, но они помогали мне уйти от обыденности.
Я явственно представлял себе мальчишку с ее челкой набок, серо-голубыми глазами, будто в напряженном ожидании. Он суетился вокруг нее, появлялся внезапно и упорно не желал уходить, а Анна пряталась за ним и исчезала. И я стал мечтать о том, чтобы она превратилась в этого мальчугана, совсем непохожего на ее брата. Стала моим сыном, а не дочерью.