Что я без тебя…

– Она не умеет ни читать, ни писать, – распекала отца тетушка, – на мой вопрос, знает ли она основные молитвы, ответила, что не может долго стоять на коленях. Мало того, заявила, что Боженька любит тех, кто молится, потрясая Библией, не больше, чем проституток, совращающих мужчин с пути истинного.

– Ладно тебе, Корнелия… – заговорил наконец папа, и Шерри уловила в его тоне тщательно скрываемую ухмылку. От тетушки это тоже не ускользнуло, и тут она вошла в раж, превратившись в сущего дьявола, как сказал бы Рафи.

– Я не поддамся твоему фальшивому обаянию, ты, мошенник. Достаточно и того, что ты обманул мою сестру. Ты таскал нас за собой по всему миру, рассказывая сказки о райской жизни в Америке. Никогда себе не прощу, что отпустила ее и сама за вами поехала. Но исковеркать жизнь ее единственной дочери я тебе не позволю! Девочка почти невеста, но в ней нет ничего женского. Настоящий мальчишка! Всю жизнь носит брюки и сапоги. Лицо загорелое, обветренное, как у дикарки. А чертыхается, будто язычница! Что за манеры, что за речь! Волосы торчат во все стороны. Ни с того ни с сего сообщила мне, что выходить замуж ей пока неохота, но «объект» уже есть, некий Рафаэль Бенавенте, и скорее всего в один прекрасный день она попросит его на ней жениться. Эта юная леди, если вообще ее можно назвать так, не стесняясь, говорит о том, что намерена сделать предложение мужчине, да еще какому! Бродяге-испанцу, знающему все на свете, как она с гордостью заявила, даже способы мошенничества в карточной игре!

А теперь, – заключила тетушка Корнелия торжествующим тоном, – попробуй-ка оправдаться!

Шерри, затаив дыхание и улыбаясь, ждала достойной отповеди отца этой отвратительной женщине с кислым выражением лица, которая втерлась к ней в доверие, все выпытала и использовала против нее же.

– Шерри не ругается! – с плохо сдерживаемой яростью возразил отец.

Однако Корнелия нисколько не испугалась, как это бывало с другими, когда Патрик Бромлей выходил из себя.

– Не ругается! – выпалила она. – Не далее как нынче утром ушибла локоть и выругалась на двух языках! Я слышала!

– В самом деле? – ехидно процедил сквозь зубы Патрик. – И ты поняла?

– Я достаточно владею латынью, чтобы понять, что «Dios mio!» – это богохульство.

– Ошибаешься! Это всего лишь означает «Боже мой», – возразил Патрик, и тут Шерри по его тону определила, что он оправдывается. – Видимо, это были слова одной из молитв, о которых ты так печешься!

Шерри заглянула в замочную скважину и увидела, что отец покраснел то ли от смущения, то ли от злости и сжал кулаки, зато тетя Корнелия стояла перед ним, холодная и неподвижная, как каменная статуя.

– Твои слова – лишнее подтверждение тому, как мало ты знаешь о молитвах и о своей единственной дочери, – презрительно парировала Корнелия. – Меня мороз подирает по коже при мысли о том, с какими людьми ты позволял ей общаться. С карточными шулерами, сквернословами и пьяницами. И тебя нисколько не смущало, что они видят твою дочь в столь непристойном виде. Одному Богу известно, какие чувства она в них пробуждала со своими нечесаными рыжими волосами, как гулящая девка. Один индеец чего стоит! Ее любимый друг, этот дикарь, который спит с собаками.

Еще за минуту до того, как тетя упомянула индейца, Шерри услышала, как отец заскрежетал зубами от ярости, и со страхом и в то же время с надеждой подумала, что вот сейчас он поставит этой противной тете Корнелии синяк под глазом за то, что она говорит такие гадости. Но вместо этого он обрушил на тетку поток колкостей и оскорблений.

– Ты ехидная, злая старая дева, Корнелия, всех мужчин считаешь скотами, которые только и знают, что волочатся за каждой юбкой. Но все дело в том, что ни один из них даже не плюнул в твою сторону. За это ты их и ненавидишь! Скажу тебе больше. – От волнения отец сейчас говорил с сильным ирландским акцентом. – Шерри скоро четырнадцать, но она так же непорочна и плоскогруда, как ты! Так что, милая Нелли, – теперь настала его очередь торжествовать, – бедняжка Шерри по всем показателям твоя точная копия. А на тебя никакой мужик не клюнет, если даже выпьет все запасы спиртного на свете, поэтому о Шерри нам нечего беспокоиться.

Из всей тирады отца Шеридан поняла лишь, что ехидная, злая старая дева получила по заслугам и едва не закричала от радости, но вовремя прикрыла рот рукой. Однако тетку Корнелию, как оказалось, не так-то легко пронять оскорблениями. Она вздернула подбородок и, сверля зятя глазами, парировала все с тем же презрением:

– Насколько я помню, Патрик, тебе выпивка не требовалась! Не так ли?

Шерри ничего не поняла, отец, как ей показалось, тоже пришел в замешательство, потом в ярость и вдруг… успокоился.

– Молодец, Корнелия, – уже мягко сказал он. – Сейчас в тебе говорит старшая дочь эсквайра Фарадея. Я уже не помню, какой ты была, но ты не забыла, верно? – От гнева отца и следа не осталось, когда он оглядел маленькую убогую комнатушку, и, сокрушенно покачав головой, с жалостью улыбнулся. – Не важно, что твой дом величиной с клозет в особняке Фарадеев, что ты едва сводишь концы с концами, обучая чужих детей хорошим манерам, главное, что ты осталась дочерью эсквайра Фарадея, гордой и надменной.

– Тогда ты, может быть, вспомнишь, – уже спокойнее сказала тетушка Корнелия, не собираясь, однако, сдаваться, – что мать Шеридан была моей единственной сестрой. И если бы она увидела, Патрик, во что ты превратил ее дочь, в какое посмешище, поверь, она пришла бы в неописуемый ужас. Впрочем, нет, стала бы стыдиться ее.

Шеридан замерла. «Стыдиться своей дочери? Но это невозможно! Мама любила меня». И перед глазами Шерри одна за другой промелькнули картины их жизни с мамой на ферме… Они собираются ужинать, мама с аккуратно уложенным на затылке пучком надевает белый накрахмаленный фартук и накрывает на стол, мама расчесывает Шерри волосы до тех пор, пока они не начинают трещать, мама придвигается поближе к свету и кроит Шерри нарядное платьице из купленных по случаю обрезков кружев и хлопчатобумажной ткани.

Вспомнив о том, какой аккуратной была всегда ее мама, Шеридан широко раскинула руки и осмотрела себя. Мужские сапоги, потертые и пыльные: Шерри не любила возиться со шнурками; брюки из оленьей кожи все в пятнах и совсем ветхие на седалище. Их поддерживает сделанный индейцем широкий пояс с бахромой, который в то же время прикрывает куртку. Было чего стыдиться…

Шерри обернулась на маленькое зеркальце над умывальником, подошла поближе, чтобы взглянуть на свое лицо и волосы, и, невольно попятившись, остановилась как вкопанная. Затем поморгала и тряхнула головой, словно хотела прогнать наваждение. Постояв минутку в полной растерянности, Шерри попыталась привести в порядок копну своих длинных рыжих волос, по выражению тети, как у гулящей девицы. Но распутать их было невозможно. Тогда она попробовала пригладить их хотя бы с боков, но ничего не получалось; непромытые слежавшиеся пряди спружинили и заняли свое прежнее положение. Да, она ни капельки не похожа на свою мать. И не только. Она вообще не похожа на особу женского пола. Но до настоящего момента ее это нисколько не волновало.

В кого, сказала тетя Корнелия, она превратилась? В посмешище? Да, да, именно так она и сказала.

И тут Шеридан вспомнила, что в последнее время на нее как-то странно поглядывают, особенно мужчины. С вожделением? Отец просто не заметил, что у нее уже бугорками набухли груди, которые Шерри не удавалось скрыть даже под плотно застегнутой курткой.

Еще тетя сказала, что она, как гулящая девка. Гулящая? Шеридан сдвинула брови, пытаясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах она слышала эти слова. Кажется, гулящая – это что-то вроде проститутки… Шлюхи. Ага, значит, гулящая шлюха! Так вот на кого похожа Шеридан! К горлу девочки подступил ком. Тетя Корнелия права. Во всем права. Но хуже всего то, что мама стала бы ее стыдиться.