Чучело-2, или Игра мотыльков

Вот, значит, сидит Зойка ночью на кровати, план прокручивает. Рисует себе в голове, как Глазастая бежит по больничному парку. Она маленькая, а деревья громадные, и от них ложатся на землю черные угрожающие тени. Страшно! А Глазастая бежит к забору, где Зойка ее ждет, зажав в кулаке билет на поезд, на котором она поедет за своим братом. И тут Зойку как обухом по голове: а если за нами будет погоня? В голове у нее снова завертелось: то одна идея, то другая. Тут она и подумала про Судакова. Он теперь на маленьком автобусе ездил. Рано утром подстерегла его у дома, как когда-то с Глазастой, когда они ему на мотоцикле сверток с деньгами всовывали. Зойка почему пошла к Судакову за помощью: он на суде ей понравился, показался хорошим человеком, без вранья. Все она ему выложила: и про Глазастую, и про похороны ее матери, и про брата, и про Джимми, и даже про то, как ее подруга вены разрезала. Он шел мрачный, ни слова не произнес и ничего не переспросил, но по его лицу было видно: Зойкино предложение ему не нравилось. Когда они поравнялись с трамвайной остановкой, он сказал: «Я по тормозам», — и остановился.

— На нет, — говорю, — и суда нет.

— А ты подумала своей башкой? Тебе что, одного суда мало? — отвечает он.

Зойка разочарованно ухмыльнулась, сделала ему ручкой, мол, чао, осторожный, свернула в сквер, села на скамейку и пригорюнилась. Трамвай звякнул и проплыл мимо.

Кто-то сел рядом с ней, тяжелый. Подымает глаза, а это Судаков — вот картинка, не уехал, оказывается.

Смотрит Зойка на него, улыбается, а он отвернулся. Тогда она свою привычную улыбочку убирает усилием воли и ждет, что он скажет. Нос у него здоровый, губы толстые, а щеки пухлые, как у детей. Его мальчишки на него похожи, можно сказать, симпатичная получилась троица.

— Не нравится мне эта история. Боюсь, — мычит он, не разжимая губ. — Но и доверить ее никому чужому не могу. Вот так. Жена узнает — из дома выгонит.

24

Полдня тарахтела в автобусе Судакова. Сидела на последнем сиденье, и меня трясло, как несчастного доходягу, который пытается удержаться верхом на взбесившемся быке. Кого мы только не возили, даже милиционеров. Вот если бы они знали, с кем едут… Но такова жизнь: никто никогда не знает того, что бы ему хотелось знать.

Вечерело, мы наконец остались одни, съели бутерброды — они нашлись у запасливого Судакова — и двинулись к психушке. Подъехали. Из темноты вышла, почему-то сильно хромая, Глазастая. Ее поддерживал Кешка, который в это время должен был спокойно спать в своей палате.

— Что за номера? — спрашивает Судаков. — Почему двое?

— А потому, — отвечает Кешка, — что она порезанная, — и поворачивает Глазастую задницей к Судакову.

Я как увидела, обалдела: джинсы сзади были у нее разорваны, под ними виднелся длинный глубокий разрез, а вся штанина набухла кровью.

— Ну, с вами свяжешься!.. — говорит Судаков. — Обязательно влипнешь. Черт меня, старого дурака, попутал!

— А вы не волнуйтесь: довезете нас до вокзала, и мы уедем, — отвечает Глазастая.

— Как же, до вокзала! С кровавой раной! А если сепсис? — возмущается Судаков.

— Что же делать? — пугаюсь я.

Мой вопрос остается без ответа. Судаков круто разворачивается и везет нас в неизвестном направлении.

— Надеюсь, вы не хотите меня сдать в больницу? — вежливо спрашивает любопытная Глазастая.

Судаков мрачно смотрит на нее, но ничего не отвечает.

Мы ехали по очередной темной улице, яркие фары выхватывали одиноких прохожих, больше похожих не на людей, а на извивающихся под ветром червяков, — они все куда-то ползли, облепленные желтыми листьями.

Мы остановились около дома Судакова, и он говорит нам:

— Ты, парень, оставайся, а вы, «птички», вылетайте.

Когда он открыл дверь своей квартиры, то стал тихим-тихим, сбросил башмаки, куртку и позвал:

— Любаня… Мальчишки спят, — объясняет он. И еще тише по складам поет: — Люба-а-ня!

Лично я стою и дрожу, а Глазастая, полуживая, прислоняется к стене. Ей все до лампочки. Выходит жена Судакова, видит нас, глаза у нее сильно округляются, к нашему приходу она, конечно, не готова. Она про нас, думаю, после суда вспоминает только в черных снах. Судаков ей ничего не объясняет и разворачивает Глазастую спиной. Любаня видит распоротую задницу и говорит: «Господи, как же ты терпишь, бедная!»

Укладывают Глазастую в комнате на столе. Любаня промывает ей рану, делает каких-то два укола, приносит здоровенную кривую иголку с ниткой, говорит: «Терпи, несчастная», — и зашивает ей рану, смазывает йодом и заклеивает пластырем.

В этот момент Любаня мне очень нравится, и я решаю бросить свое поварское училище и выучиться, как она, на медсестру. Стоящее дело, скажу я вам.

— Может, переночуешь у нас? — спрашивает у Глазастой.

— Не-е, — отвечает Глазастая. — Нам пора. Спасибо вам.

Когда мы вышли, то оказалось, что Глазастая еле передвигается. И Судаков нас отвез по моему предложению к нашему дому. Решили, что Глазастая и Кешка переночуют у Зотиковых, а потом двинем дальше.

Вышли из автобуса. Судаков мигнул нам задними фонарями и исчез. Мы стояли в кромешной тьме, сверху сыпался дрянной дождик, снизу поддувал противный ветер.

— Надо осторожно, — цедит Глазастая. — Наверняка мы в розыске: папаша мой дремать не будет.

— Значит, посидите у Зотиковых. А утром Степаныч уйдет на смену, я вас покормлю, и двинем.

Так мы все и сделали, только не так складно все получилось.

Когда мы утром сидели за завтраком и обсуждали, как похитим Колю, неожиданно явилась Каланча, без всякого предупреждения.

— А можно, — говорит, — я с вами чайку попью? А то дома не успела.

— Попей, если не захлебнешься, — отвечает Глазастая.

— Не захлебнусь, — и накладывает себе в чашку сахар, — потому что… за дверью стоит и дежурит милиционер, капитан Куприянов.

— Вот сука! — звереет Глазастая. — Навела!

— Никого я не наводила, — отвечает. — Он меня силой приволок.

Тут мы с Кешкой заволновались, и он говорит, что можно по трубе подняться и по крыше уйти. А Глазастая вдруг встала, открыла входную дверь и говорит Куприянову:

— Входи, ищейка проклятая.

— Ну ты, полегче! — Куприянов вошел, оглядел нас. — А я-то думал, они уже улетели. А тут подарок — вы в полном составе. Предлагаю мировую, без всяких последствий. Все аккуратно и добровольно возвращаются по своим местам. И будто ничего не было.

— Кто вам поверит? — спрашивает Глазастая.

— Давайте Куприянова свяжем, — вдруг предлагаю я, заношу над его головой чугунную сковороду и жду команды Глазастой. — В рот кляп. И бежать.

— Дельное предложение, — замечает Кешка. — И Каланчу к нему присоединить.

— Послушай, Глазастая, — говорит Куприянов. — Твой же папаша ни шума, ни огласки не желает. Вот вам и гарантия.

— А Зойку не тронете?

— А кому нужна эта шалава? — Он даже не посмотрел на меня.

Наступила гробовая тишина. Все уставились на Глазастую — за ней было решение. Я думала в это время про бедного Колю.