Чудо человека (сборник)

— На. — Наташа отвернулась, глядя в «диво».

Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше, теперь оно стояло градусов под тридцать. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность; по мере удаления они становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозьи крылья. Чок потерялся в их зарослях.

Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои.

— В герои-первопроходцы захотел? — спросил Лешка зло. — А? А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый?

— Чошка-то там дышал, — возразил Володька.

— Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы и понятия не имеем… И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно?

— До чего? — наивно спросил Володька. Лешка промолчал.

— Что ты предлагаешь, Лекс? — поинтересовался я.

— Для начала — пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет.

Поминутно оглядываясь, мы молча зашагали к палаткам.

За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся я город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда "научную общественность"? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему — как-никак, доктор исторических наук, профессор…

И мы остались втроем.

Володька весь день просидел перед «дивом», хотя кидаться в него очертя голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним? Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу…

Солнце «дива» закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абcoлютнoй тьмы, кое-где пронзенный тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась… Как бы это сказать? Живой, что ли? Да, другого слова, пожалуй, не подобрать.

— Ноктовизор бы сюда, — вздохнул Лешка. — В инфракрасном посмотреть…

Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение чуть-чуть спало, и мы понемногу разговорились потому что надо же было в конце концов, не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей «абалаковки» плоскую четвертинку коньяку:

— Черт с вами, поглощайте эн-зэ. Настоящий. Армянский ереванского разлива.

Мы развели растворимый кофе, причем не в кофейной дозе, а в пол-литровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил:

— Между прочим, мне кажется, что мы сегодня не обедали, или в самом деле так?

Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом.

— Вот теперь и выпить не грех, — изрек Володька, бросив опорожненную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира. Мы по очереди приложились к бутылке.

— А кофе-то остыл, — вздохнул Лешка. Он подумал, потом плеснул в кружку коньяку. Эх… Такой дар божий — и из горла пить… Эстеты!

— Это называется "пить по-испански", — сказал я. — Гранды, между прочим, практиковали. Так что ты зря.

Володька, слава Богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и, попыхивая зажатой в губах сигаретой, сказал:

— А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось «диво» нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее…

— Логично, — согласился Лешка, — хотя и не обязательно.

— А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю мнение. Votum separatum, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет?

— Есть, — подтвердил я. — Есть, Володечка, только ты на всякий случай плюнь через левое плечо.

Володька поплевал.

— И все же что оно такое, наше "диво"? — вздохнул я. — Неужели действительно выход в какой-то иной мир, пресловутая нуль-транспортировка?

— Похоже. Во всяком случае, мне ничего другого в голову не приходит, — сказал Володька. — Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?

— А ты уверен, что его кто-то создавал? — спросил Лешка. — Представь: прилетел на землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: "А где те, кто создал эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?".

— Спонтанное образование? — удивился я.

— А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, он и воспользовался бы им. Логично?

Я кивнул.

— А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или — до того, как мы нашли «диво»? Или мы его и не можем увидеть? — возразил Володька.

— Цивилизация человеков-невидимок? — в лешкином голосе опять зазвучало ехидство. — Романы бы тебе писать, дружок!

— Но ведь и обратного утверждать нельзя, — вступился я. — Зря ты язвишь, Лекс.

— Что гадать? Все равно ни до чего не додумаешься. — Володька сел, бросил окурок в костер. — Да и не важно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того, самая сверхкомпетентнейшая комиссия сразу не разберется, если вообще разберется, а главное — и так ясно. Нам открылся выход в чужой мир. Не земной. И мы — на пороге. Шагнул — и там. Этакое окно в Европу.

— Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?

— Спроси что-нибудь попроще, а? — Володька потянулся; зевнул. — Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята… Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, кинокамеры нет, в динамике не снять. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету, не взял с собой.

— Ты — гений! — возгласил Лешка.

— А вам не кажется, что мы не о том говорим! — я встал, прислонился спиной к дереву, рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходится напряженно подбирать. — Мы идем по пути наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще. Это Область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом не компетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значения для кого-то, кроме нас самих.

— А кто компетентен? — спросил Лешка. — Ты знаешь такого?

— Не знаю. И ты не знаешь. Но когда здесь соберут ученых… И вообще, не перебивай, Лекс, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное — область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в…

— Куда? — порой Лешка бывает попросту невыносим.

— Почем я знаю куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько десятков тысяч ангелов может поместиться на острие швейной иглы производства фабрики "Красный швец". Разве это не парадоксально?