Чудо для других

– Противно, - сказала Зоя.
– Ух, как ты противно кривляешься. Эх ты, пальмовод несчастный. Иди! Иди - вон, видишь, старуха плетется? У нее пенсия меньше твоих карманных денег. Набей ей кошелку колбасой! А чтоб голова не болела, выпей анальгину. Вот так. Понял?

– Анальгин не помогает. Если б ты знала, какая это боль. Словно раскаленный кол всаживают в загривок. Правда, чем меньше предмет, чем легче.

– Как же ты пальму сажал, герой? Хоть соображаешь, что за кашу ты заварял?

– Да мне плевать на это! Я же все могу, все! Но мне что за это будет, мне-то самому, мне-е? Что, кроме головной боли?!

– Какая же ты скотина, оказывается, - тихо ахнула Зоя.

– Пускай скотина. Я могу делать даром, в конце концов. Но все, всегда, всю жизнь, все другим, а себе - шиш, это ты понимаешь?! Ну что - памятник поставят? Да? Памятник?!

Его лицо страшно искривилось. Глаза расширились и с нечеловеческим исступлением вперились в газон.

Ветер рухнул на парк, как гора. Виктор скорчился, повалился со скамейки.

Зоя вскрикнула. Бросилась к нему, перевернула на спину. Виктор жалобно .застонал и открыл глаза.

– Помоги, - проговорил он.

Зоя с трудом поднядаего и усадила на скамейку.

Перед ними на газоне возвышалась сияющая статуя Виктора в полный рост. На ее блеск больно было глядеть.

– Кристаллический углерод, - сказал Виктор, кривясь от боли.
– То есть алмаз. Памятник из бриллианта чистейшей воды.

К газону сбегались люди.

– Тебе больно?
– спросила Зоя.

– Не то слово. Ох...

Толпа захлестнула газон. Слышались возгласы: "Что это?! Живой?.? В скафандре?. Какая статуя?.." Вдруг какой-то человек в полосатой рубахе навыпуск, с болтающимся на груди "ФЭДом" задрал голову и, сложив ладони рупором, крикнул в небо: -Э-эй!

Наступила мертвая тишина.

– Э-эй, где вы-ы?..

Кто-то не вынес навряжения и хихикнул.

Зоя сидела, сжав губы.

– Дурость, - наконец сказала она, - Никак от тебя не ожидала.

– Да, глупо, - покорно согласился Виктор.
– Подожди.
– Он встал и, пошатываясь, пошел к толпе, - Это я!
– крикнул он.

Все обернулись в изумлении, - Я сидел здесь! И вдруг - моя-статуя! Из ничего... Вспыхнул блиц. "Правда, это он... Прямо копия... Дайте же посмотреть, не вижу... Не толкайтесь... Люди расстуцались, пропуская Виктора к памятнику.

Рука его протянулась к ослепительной поверхности и уткнулась в пустоту, в яростный порыв ветра, как бревно, прокатившийся по стриженой траве.

Послышались испуганные крики. Никто не пострадал, но случившееся было слишком непостижимо.

– Скорее звоните в Комитет!
– закричал кто-то.

Несколько добровольцев рысью бросились по аллее.

Виктор пошел назад, к Зое.

– Эй, куда вы?

– Звонить,- через плечо ответил он.

– 563188!

– Спасибо, я помню.

Зоя поднялась со скамейки ему навстречу. Быстрым шагом они пошли через парк в сторону аэровокзала.

– Мальчишество, идиотство...
– бормотал Виктор.
– Прости. Затмение какое-то нашло...

– Ты ведешь себя, как дитя, - сказала Зоя.
– Тоже мне, Христос, Наполеон, и Терентьев, теплая компания. Я тебя просто не узнаю.

– Я сам себя не узнаю. Погоди, мне плохо, Они остановились.

– Знаешь, - заговорил Виктор, - все это я сгоряча. Я буду делать добро. Иначе просто нельзя, не могу. Только вот - как, с какого боку?.. А то, что я наговорил, - просто голова закружилась. Знаешь, в каждом сидит свой личный ангел-подонок. У кого большой, у кого маленький. Главное, вовремя взять его за глотку...

– Болит?
– спросила Зоя, трогая его за рукав.

– Уже легче. С пальмой хуже было, Может, привык?

– А что с ногами?

– Слабость просто. Знаешь, я сяду, Виктор постелил пиджак прямо на травяной обочине дорожки и сел.

– Садись, - пригласил он Зою, Она помедлила и села рядом.

– Вот что я хочу сказать, - начал Виктор.
– Пожалуйста, пойми. Я никогда не был корыстным. Вообще-то о себе такое не говорят, но ты же не дашь соврать. Я всегда помогал, чем мог, - тебе, друзьям, всем. Мне не в чем себя упрекнуть. И вот однажды мне все просто опостылело, обидно стало все раздавать, себя раздавать, и никто, понимаешь, никому нет дела до тебя. А ведь мне тоже надо что-то. Меня же звали, только если плохо. А когда мне было невмоготу, я терпел в одиночку из гордости. Но нельзя же вот так, вечно поступаться собой. Рано или поздно сломаешься. И у нас с тобой вышло именно так...

– Да.

– Когда люди вдвоем, один из них должен все время отдавать, уступать, подчиняться,.. Себя терять ради другого. И я устал от этой роли. Мне стало не под силу. И я захотел, чтобы мне тоже хоть что-то, хоть капельку дали... Ты понимаешь?

– Да.

– Не денег, не славы, не власти - тепла хочу, обыкновенного людского тепла, даже не благодарности, просто так... Я не озлобился, я просто надорвался... Что ты говоришь?

– Я говорю, тебе будет благодарен весь мир.

– Но что будут любить - мои благодеяния или меня?

– Ты и есть твои благодеяния.

– Думаешь? Нет, подарку не нужно ответное тепло. Оно нужно дарителю. Только глупо это тепло требовать, вот в чем вся штука. Получается не доброта, а купляпродажа какая-то... И выходит, что дарителю никто ничего не должен...

– Каждый должен столько, сколько может. А ты можешь все.

– Я вещи могу, - ответил Виктор.
– Одни только вещи. А как же все остальное?

Они помолчали.

– Какой ты был добрый...
– сказала Зоя.
– Я сейчас вспоминаю, какой Ты был добрый... Я спросить хочу - ты не обидишься?

– Нет.

– По-моему, ты говоришь правду. Но, извини, чуточку это похоже на театр. Витя, ты только не обижайся, Скажи, ты правда не позируешь передо мной?

– Позировать?
– Он посмотрел ей в глаза.
– Зачем?

И в его взгляде Зоя увидела одиночество, равное смерти. Простота и безнадежность космоса, горькая, непосильная для человека.

– Прости.

– Ничего. Ты спросила, я ответил.

– Нет, я о другом. Я никогда ведь не думала, что у тебя творится в душе, Ну добрый, он добрый и есть.