Чудо ты мое, зеленоглазое

Витька нетерпеливо заерзал на стуле.

— Дядь Коль, так это все еще когда было? Сталин — дело прошлое, а корейцы без нас разберутся. Плюнь ты и забудь все свои страхи!

Старик тяжело вздохнул.

— А ты думаешь, я иначе поступил, когда освободился? Женился, дом вот это построил. На работу мастером в ремесленное училище пошел… — старик посветлел лицом. — С детьми-то всегда весело… Хотя и не просто совсем. Слышь, Витьк, потом пацаны, ученики мои, дознались все-таки где и как мне лицо обожгло. И знаешь, шутку такую, идолята, удумали? Кто-нибудь на уроке возьмет, значит, да и крикнет: «Глухо как в танке!..» И веришь — нет, Витек, вокруг меня словно все разом вдруг вспыхнет: огонь, дым и стены уже не стены, а танковая броня. Я кричу: «Вовка, Вовка!..» и как слепой по стене руками шарю — люк ищу. Задыхаюсь, рубаху на себе рву, а пацанам смешно…

— Ты бы их, стервецов, за уши.

— Толку-то?.. Это же дети. Ушел я оттуда.

Старик замолчал.

— Ну, так чего же ты все-таки боишься? — спросил Витька — Войны, что ли?

— Нет, не войны. Повоевал и посидел чуток ни за что — это ладно. В Афганистане тоже кое-кто не в тут сторону в атаку ходил. Но потом садануло меня, как подраненную утку, из второго ствола…

— Тетя Люба?.. — тихо спросил Витька.

— Она… Жил я, Витька, со своей женой душа в душу и жизнь казалась нам радостной и светлой как праздник. Трудно, конечно, было, но ведь если счастье только деньгами мерить, вряд ли и миллионер себя счастливым почувствует. Короче говоря, решили мы с Любой пристройку у дому сделать. Пошла и она на работу на авиационный завод, что бы лишнюю копейку принести. Ну и вот, значит… Люба часто во вторую смену работала. Я ее всегда встречал после смены. Наш-то поселок — городская окраина… А в то время он совсем глухим местом был: ни милиции тебе, ни телефонов, лишь одни фонари на столбах да и то кое-где. Как-то раз отпросилась Люба с работы пораньше — Светка у нас приболела. Я не знал об этом, иначе не было бы беды. Короче говоря, по дороге домой пристали к Любаше двое из местной шпаны: Федька Лом, который уже год как в бегах числился, и брат его двоюродный Серый. Люба и крикнуть не успела, как они по голове ее ударили. Время хоть и позднее было, но недалеко ребятишки в прятки играли. Один из них и прибежал ко мне домой. Заметить пацан успел, куда та шпана Любу потащила… Он и показал мне тот сарай, в котором мать Лома его от милиции прятала. Дверь я с ходу вышиб, хлипкая она была, дверь-то… Смотрю, керосиновая лампа на столе горит, а в углу, на кровати, Лом и Серый платье с Любаши рвут. Драка у нас страшная получилось, до смерти, но тогда, признаться, я только рад этому был. Решил про себя, что-либо они из этого сарая живыми выйдут, либо я. Серого я сразу кирпичом, который на улице подобать успел, по голове сильно задел… Он только взвизгнул по-собачьи и в угол отлетел. Федька Лом нож достал, но не помог ему нож… Даже если бы и ударил он меня им, все равно я до его глотки добраться успел. Мужик я тогда неслабый был, да и года твои, не старше. Скоро подмял я под себя Лома. Бил я его страшно, так, что под кулаками хрустело… За это время Серый в себя прийти успел и тем кирпичом, что я бросил — меня по голове. Помутилось у меня все перед глазами, но сознания все ж таки не потерял. Злость не дала. Серый мужиком хлипким оказался, так что и он скоро рядом со своим дружком на пол прилег. А мне кровь глаза застилает, чувствую я, еще чуть-чуть и все — рухну. Взял я Любашу на руки, — слишком сильно ее ударили сволочи, видно не рассчитали спьяну, и — вон из сарая. Шагов десять прошел, упал… Слышу, жена шепчет: «Коля, ты дочку нашу не бросай!.. Не бросай!» Дальше — все, темнота… Когда в себя пришел, смотрю, а сарай уже во всю полыхает. Не поджигал я его, Витька!.. И знаешь… До сих пор мне кажется, что когда я Любашу из сарая выносил, она и сшибла рукой, той, что у нее на отлете была, на пол керосиновую лампу. Сама своих убийц казнила. Потом Лешкин отец с братьями прибежал. Увели они меня и Любашу унесли. Мертвую уже унесли…

Старик замолчал и с силой потер лицо руками. Витька молча курил, сосредоточенно рассматривая стол.

— На следующий день, — продолжил Петрович. — Обнаружила милиция на месте пожарища два обгоревших трупа. Эксперты определили, что еще живыми эти подонки сгорели, но следствия считай что и не было. Один, мол, беглый бандит, другой ничем не лучше его, так может быть они друг с другом что-нибудь не поделили?.. Хотел я в милицию пойти, но отговорил меня Лешкин отец с братьями. То, что ты жену защищал, сказали, это понятно. Но за то, что ты сарай с еще живыми бандитами спалил, за это тебе присудят лет пять, не меньше, а обратного, мол, тебе доказать не удастся. Ну, а лагерной баланды я уже попробовал и хорошо знал, чем она пахнет. Да и дочка… Ее-то куда денешь? Вот так и вышло, Витька, что я свою Любу вроде как украдкой спасал — во второй раз пришлось мне пригнуть свою головушку. Тошно мне было, ох, как тошно! Но куда же, спрашивается, денешься, если деться некуда? Болел душой я после смерти Любаши долго, года два, не меньше. Мир темным мне казался и если бы не дочь, как знать, может и наложил бы я на себя руки. Врач сказал мне, что, мол, выход своим эмоциям давать нужно, не копить их, как червяков в банке перед рыбалкой. А о каком таком выходе говорить можно, если я жить привык крадучись? Любу мою и то по вранью похоронили: с лестницы, мол, она упала, а соседи подтвердили. Вот с тех пор и живу я, Витька, вроде как наполовину: одна половина здесь, а вторая там, в прошлом вместе со всей темнотой, что на мою долю выпала. Потому и поселился во мне страх. Пустоту он любит и ведет себя в ней не иначе как по-хозяйски…

Витька скомкал сигарету, встал и подошел к окну. Скрипнула форточка. Подставив лицо потоку прохладного и свежего воздуха, Витька глубоко и шумно вздохнул.

Пауза была длинной и тяжелой.

— Давай спать ложиться, — глухо попросил Петрович. — Пора уже…

В спальне Витька, не раздеваясь, упал лицом в подушку. Сон не пришел ни через пять минут, ни через десять, ни через полчаса. Было слышно, как за дверью ворочается на диване Петрович.

Витька лег на спину и посмотрел в потолок. На белом скользили неясные, ночные тени. Витька закрыл глаза и громко сказал:

— Черт!..

— Ты что ругаешься? — окликнул Витьку Петрович.

— Злюсь!

— Дурак. Спи лучше.

— Не могу!.. — Витька открыл глаза и снова посмотрел на белый потолок. Игра теней чем-то напоминала ночную, снежную пургу.

Читать свои стихи Витька начал как всегда неожиданно, в том числе и для самого себя:

За что дана нам яростная грусть О том, что есть жар-птица за морями? Я в сани белые сажусь Занузданные пьяными чертями. Увидеть раз И умереть — не грех, Что может быть безудержней охоты? И я лечу под сумасшедший смех, Под неумолчный, чертенячий хохот. Прости жена, Прости, что я не смог В который раз сдержать своей печали, За то, что на иконе плачет Бог, За то, что снова сел я в эти сани. Прости мне мама то, что я седой, Почти как ты И в снежной круговерти, Лечу как в бездну за своей мечтой Навстречу то ли счастью, То ли смерти… Земля дрожит и на дыбы встает, В лицо то снег, то шерсть с чертей клоками, Под плетью извернулся левый черт И вырвал вожжи желтыми зубами. Теперь мне вожжи — мой нательный крест, Шнурок суровый сердце рвет на части Да судоржный, крестоподобный жест Кривит ухмылкой хрипнущие пасти. Ты — поле русское!.. Мне слышится набат, Гул конницы, звон сумасшедшей схватки… Смотри!.. За брата умирает брат И рубятся друг с другом братья. Спаси и сохрани… Согрей!.. Согрей, смерть, путника в безмерной этой дали, Как ты когда-то русские полки Здесь русской кровью щедро согревала…

Голос племянника трагически дрогнул.

«Придумает же!.. — улыбаясь, подумал про себя старик. — И главное, сам-то переживает… Чудно, одним словом».

Прости мне Бог… Мне водка горло жжет, А сердце рвет безудержность печали: Слабеет тот, что справа черт, А два других вдруг сразу захромали… И оборвался вдруг чертячий хрип и вой, Как скошенные — разом — пали черти, Какая еще бездна предо мной!.. Но стали сани тихим шагом смерти. Один… Один! Какая тишина, И мертвый скрип и скрежет под ногами… Мне холодно… Мне холодно! И я, Я плачу над подохшими чертями. Где ты жар-птица? Что ты и зачем Зовешь меня? Из этой снежной дали Мне не уйти. Ведь нет таких коней, Что б до тебя хоть раз, но долетали. Иду домой… Что б было веселей Поет пурга мне в снежной круговерти. Да ну их к бесу, этих жар-курей, Мне просто жаль, что сдохли мои черти…

Петрович шумно вздохнул.

— Все-таки и на самом деле чудной ты, Витька. Трудно тебя понять.

Витька улыбнулся.

— А зачем меня понимать? Не надо.

— Это почему?

— А потому что, дядь Коль, так интереснее.

Глава 4

Витька разбудил Петровича глубокой ночью. Его глаза радостно блестели.

— Дядь Коль, я нашел!

Петрович посмотрел на часы. Стрелки показывали половину второго.

— Что нашел? — нехотя спросил старик.

— Выход, — не в силах справиться с охватившим его возбуждением Витька встал и принялся расхаживать по комнате. — Ты в деревню переехать хочешь? Что ж, можно. Только для этого деньги нужны и не малые. А за твою халупу много не выручишь. У нас, в деревне, хороший дом как минимум вдвое дороже стоит. Потому что шоссе — до центрального городского рынка и езды всего двадцать километров со всеми извилинами. Кстати, есть у меня на примете один приличный домик: газ, вода, телефон и огород полгектара. Даже две коровы есть. Заберем Светку с детьми и айда к нам! Я ей и мужа у нас подыщу.

— Тоже на примете есть?

— Есть. Хороший мужик, мы с ним вместе в Афгане воевали. Только он без одной ноги, правда…

— Голова-то хоть цела?

Витька поморщился.

— Дядь Коль, ты пойми, тебе на переезд деньги нужны. Валюта! Примерно тысяч двадцать-тридцать. А лучше сорок.

— Ладно, завтра заработаем, — Петрович взбил кулаком подушку и, уткнувшись в нее лицом, пробормотал: — Господи, прости ты этого дурака!

— Дядь Коль, я знаю где взять эти деньги, — твердо сказал Витька.

— Отстань, алкоголик! Когда-нибудь ты точно допьешься до белой горячки! — повысил голос старик.

— Дядь Коль…

— Ну?

— Может выслушаешь меня, а?

— Да, тьфу ты!.. — взорвался старик. — Ты, Витька, то на чертях к Богу едешь, то валюту какую-то по ночам разыскиваешь. Никакого покоя от тебя нет!..

Но отстать от Витьки было не просто. В конце концов, устав перепираться с племянником, Петрович согласился его выслушать. Старик лег на спину, положил руки за голову и принялся рассматривать стоящий напротив шкаф.

Витька потер ладони.

— Так-с, значит… В чем самая главная проблема, дядь Коль? — начал он. — Самое главное нужно определить, что мы можем сделать, а за что нам не стоит браться. Мы не «новые русские» и из воздуха деньги делать не умеем. Нам нужен реальный бизнес. Понимаешь? Свой бизнес.

— Кролики, что ли?.. Так они не из золота.

— Нет, не кролики, — Витька выдержал довольно выразительную паузу. — Кошки, дядь Коль. Твои черные зеленоглазые кошки.

Старик встал, подошел к столу и налил стакан водки. Вернувшись, он протянул его племяннику.