Чудо в перьях

— А, это у Есенина про девушку из церковного хора, — сказал Радимов.

— Это у Александра Блока, — вмешался чей-то голос, и слышимость улучшилась. — Помните? «Девушка пела в церковном хоре…»

— Вы правы, конечно, — вздохнул Радимов. — О всех уставших в родном Краю… Это мой офицер связи, Паша, так что не пугайся. Мне его специально выделили. Он следит, чтобы нас никто не подслушивал.

— В чужом краю, — поправил начитанный офицер связи. — У Блока — в чужом.

— Это для вас чужой Край, — с болью в голосе сказал Радимов. — У вас, кстати, какое звание? И когда его присвоили?

— Майор, — сказал любитель поэзии. — Уже послали к вам на подпись представление о награждении меня орденом. Вы получили?

— Ну ладно, Андрей Андреевич, — сказал я. — Пожалуй, пойду. Не буду мешать.

— Конец связи, — сказал майор.

И загудели далекие гудки. Мария положила голову мне на плечо, а мою руку себе не живот.

— Ого, — сказал я. — Вот дает! Это что ж дальше будет?

— Родится и даст всем жару, — пожала она плечами.

— Я не о том. О ситуации в стране, — сказал я, включая телевизор. — Все говорят о реформах, и чем больше говорят, тем страшнее становится.

— Я о нашем ребенке! — сказала Мария дрогнувшим голосом.

— А я о ком? — удивился я. — Ему здесь жить. В этом чертовом Краю с проливными дождями.

На экране была заставка — стройные пальмы на тропическом острове. Голос Елены Борисовны за кадром чуть изменился, но она справилась с волнением и продолжала:

— Завтра в филармонии — Россини, Верди, Лист, замечательная программа, наводящая на светлую грусть музыка в эту ненастную погоду. Очень всем рекомендую, поскольку концерт будет проходить под управлением Уроева Павла Сергеевича, всем нам известного, а я буду лишена такой возможности. Все-таки годовщина со дня гибели моего мужа. Приходите обязательно! А в своих письмах поделитесь со мной вашими впечатлениями. До завтра, дорогие мои.

Алена, сероглазая девушка из хора, приехала ко мне чуть позже обычного, прибежала запыхавшаяся и вся мокрая.

— Никаких нот! — сказала Мария, раздевая ее. — Сейчас же в горячую ванну. А то простудишься. Быстро, быстро…

— Нет горячей воды, — сказала Мария, выйдя через минуту из ванной комнаты. — Слышишь, Уроев? Отложи свои ноты. Ты прежде всего водила, поскольку именно в этом качестве я тебя выбирала. А о дирижере не было разговора. Бери свои ключи и смотри. Да не на Алену смотри! Обрадовался…

Алена, полуголая, дрожащая, тряслась от холода, прижав к подбородку кулачки. Всех моих девиц, так или иначе со мной связанных, Мария классифицировала по одному определенному признаку, к которому я сам быстро привык. Значит, Алена — сероглазая, Наталья — белозубая, Лолита — толстозадая, хотя мне больше нравилось — рыжеволосая, Зина — быстроглазая, а третья призерка Света Зябликова — слабая на передок. Алену она пока выделяла из всех, подчеркнуто ее опекая.

Я спустился в подвал, покрутил краны и задвижки. Был отключен газ. Когда я выбрался наверх, отключили воду и замигал свет.

— Быстрее! — закричал я, хватая их обеих под руки и вытаскивая из дома. Я раньше их услыхал, как зазвенела посуда в серванте.

Хорошо, что сероглазую гостью Мария успела облачить в свой теплый халат. Подземный толчок пришелся по зданию мэрии, от чего оно раскололось надвое, как правительство при последнем голосовании.

— Что это? — хором спросили мои дамы. — Землетрясение?

— Смена руководства, — сказал я. — То ли еще будет.

Концерт состоялся на следующий день, при свечах и отключенных микрофонах. На концерт прибыл сам товарищ Бодров во фраке, под которым оттопыривался бронежилет. С ним была парочка телохранителей с коротко остриженными затылками, бывшие десантники покойного маршала, до этого трогательно опекавшие Елену Борисовну.

Товарищ Бодров громче всех хлопал, кричал «бис», отослал мне корзину цветов, а Марии поцеловал руку. Он очень хотел быть популярным. А когда я уже собирался уходить, Игорь Николаевич скромно постучал в мою уборную. Телохранители, слава Богу, остались за дверью.

— Как вы думаете, что я не так делаю? — спросил он. — Разве я не стараюсь? Вот вам хлопали, а почему не мне, как только я вошел?

— Боялись, что хлопки могут принять за выстрелы, — сказал я, переодеваясь. — И потом, ваш бронежилет. Он скрипел так, что мой концертмейстер постоянно вздрагивал и сбивался.

— Но я должен беречь себя! — воскликнул он. — Неужели не ясно?

— Слышали, вы собираетесь посетить ЭПД, — сказал я. — А девушки бронежилет не переносят. Он слишком тяжелый, и его нелегко будет снять.

— А зачем мне его снимать? — подозрительно спросил Бодров. — Когда я посетил ткацкую фабрику, от меня этого никто не требовал. Все были довольны, вручили цветы, целую корзину, они вам, кстати, понравились?

— Так это вам? — спросил я. — Мне таких еще не дарили. Да и не за что. Что вы, что вы! Лучше заберите.

— Я вот вас слушал и старался понять, — сказал Игорь Николаевич, передав цветы обратно за дверь телохранителям. — Ну Россини, ну Верди… Но вы ведь норовите интерпретировать великих мастеров прошлого. Хорошо ли это?

— Как вы Радимова, — заметил я.

— Не могу понять, — пожаловался он. — Что им всем еще надо? При наличии у меня целостного видения и нестандартного мировоззрения. Конечно, я еще не определился с новыми подходами, а без них мне не удастся преодолеть его наследие в вашем сознании… Я вот слышал, как говорит за кадром наш диктор телевидения Малинина… — Он заглянул в записную книжку. — Елена Борисовна, сорок седьмого года рождения. Говорят, она не решается из-за вас показаться на экранах телевизора. Но почему бы ей не устроиться тогда на радио?

— Вот когда вы это поймете, Игорь Николаевич, вам удастся избавиться от своего бронежилета, — примирительно сказал я.

— Вы посмотрите, какой он стал! — ныл не переставая преемник. — Потрогайте. Сможете вы его носить?

Я поднял его бронежилет и чуть не свалился со стула. Такой тяжести я давно не поднимал. Ничего удивительного, если в последнее время не держал в руке ничего тяжелее дирижерской палочки.

— Как вы его только носите? — посочувствовал я.

— Раньше он был вдвое легче, — вздохнул он. — Но из-за дроби, картечи, камней из рогаток и даже соли… Он становится тяжелее с каждым днем.

Я вспомнил. Бодров вместе с правительством выехал полным составом по звонку из плодоовощного совхоза. Там из-за землетрясения ночью осыпались на землю все яблоки, сливы, персики и ананасы в экспериментальной оранжерее.

Завидев комиссию из мэрии, подбирающую гибнущие тропические плоды, пробудившийся сторож жахнул из берданки каменной солью по четырнадцать копеек за килограмм. И попал. В бежевый костюм, привезенный Бодровым из Англии. На допросе отвечал только одно: его никто не засылал, никто не заплатил, а как в оранжерею полезли — жахнул. Из обоих стволов. Согласно инструкции.