Чудо. Встреча в поезде

— И вы что-нибудь выучили по-итальянски?

— Нужды не было, — Бруно пожал плечами и хрипло расхохотался, точно так, как Гай столько раз уже слышал в своем воображении.

Гай занялся сигаретой, чувствуя, как жадный, робко вожделеющий взгляд, которым Бруно смотрел на Энн, Сверлит ему спину, проницая звенящую одурь опьянения. Несомненно, Бруно успел уже похвалить ее платье — его, Гая, любимое платье из серой тафты с мелким синим рисунком в виде павлиньих перьев. Бруно всегда подмечал, как женщины одеты.

— Мы с Гаем, — голос Бруно зазвучал прямо над ухом, словно тот повернул голову, — мы с Гаем как-то говорили о том, чтобы попутешествовать вместе.

Гай ткнул сигарету в пепельницу, притушил каждую искру, потом направился к дивану.

— Хочешь пройтись наверх, взглянуть на комнату для игр? — предложил он Бруно.

— Еще бы, — Бруно встал. — В какие это игры вы там играете?

Гай втолкнул его в комнату, обтянутую красной тканью, и закрыл за собой дверь.

— Как далеко ты собираешься зайти?

— Гай, ты не в себе!

— Что это взбрело тебе в голову болтать всем и каждому, будто мы старые друзья?

— Я не всем и не каждому. Только Энн.

— Что это тебе вообще взбрело в голову болтать — хоть ей, хоть кому? Зачем ты вообще притащился сюда?

— Тише, Гай! Ш-ш-ш! — Бруно небрежно махнул бокалом, зажатым в руке.

— Ведь полиция все еще проверяет твоих друзей?

— Не так тщательно, чтобы меня это беспокоило.

— Убирайся! Сию секунду убирайся отсюда, — Гай прилагал такие усилия, чтобы сдержаться, что голос его невольно задрожал. А зачем вообще сдерживаться? Револьвер, где осталась одна пуля, — рядом, в комнате наискосок.

Бруно смерил его скучающим взглядом и вздохнул. Такие точно вздохи Гай слышал по ночам в своей комнате. Он сам покачнулся, и это его взбесило еще больше.

— Мне кажется, Энн такая красивая, — проговорил Бруно, млея от удовольствия.

— Если ты еще хоть раз с ней заговоришь, я тебя убью.

Улыбка сползла было с лица Бруно, но через секунду вернулась, сделавшись еще шире.

— Гай, ты мне угрожаешь?

— Я обещаю тебе.

Через полчаса Бруно свалился с дивана, где до этого сидел рядом с Энн. Растянувшись на полу, он казался необычайно длинным, а голова его — крошечной на массивных каменных плитах. Трое мужчин подняли его, но не знали, что с ним делать дальше.

— Отнесите его — ну, наверное, в комнату для гостей, — предложила Энн.

— Это добрая примета, — рассмеялась Хелен. — Знаешь, Энн, на новоселье всегда кто-то должен остаться ночевать. Первый гость.

К Гаю подошел Кристофер Нельсон.

— Где это вы его откопали? В клубе в Грейт-Нек он вырубался так часто, что его туда уже не пускают.

Гай справился у Тедди после свадьбы. Тедди не приглашал Бруно, да и не знал о нем ничего, кроме того, что Бруно ему не нравится.

Гай потащился наверх, в студию, и запер за собой дверь. На рабочем столе лежал незаконченный, кособокий набросок универмага — совесть заставила Гая взять его с собой на уик-энд, чтобы доделать. От знакомых линий, теперь расплывающихся перед глазами, сделалось муторно. Гай взял чистый лист бумаги и начал рисовать здание, угодное заказчику. Гай надеялся, что успеет закончить до того, как его начнет тошнить, а когда закончит, его стошнит как следует. Но он закончил, и его не стошнило. Он посидел, откинувшись на спинку стула, потом встал и открыл окно.

33

Проект универмага приняли и высоко оценили — сначала Хортоны, а потом и заказчик, мистер Ховард Уиндхэм из Нью-Рошеля, который в понедельник в начале дня явился в офис посмотреть чертежи. Чтобы вознаградить себя, Гай весь остаток дня курил и листал Religio Medici в сафьяновом переплете — книгу, которую купил у Брентано для Энн, ко дню ее рождения. Что-то они поручат ему в следующий раз, спросил себя Гай. Он переворачивал страницы, вспоминая места, которые когда-то им с Питером нравились: «…человек без пуповины все еще живет во мне…» Какой нелепицы потребуют от него теперь? Один заказ он уже выполнил. Может быть, хватит? Он не вынесет второго такого универмага. Тут говорит не жалость к себе, а сама жизнь. Он все еще полон жизни, как бы ни клял себя за это. Гай вышел из-за чертежного стола, направился к пишущей машинке и принялся печатать просьбу об увольнении.

Энн настояла, чтобы они пошли в ресторан и как следует отметили этот день. Радость ее была такой бурной, бьющей через край, что и Гай почувствовал, как настроение у него поднимается — понемногу, с оглядкой, будто воздушный змей, который тяжело отрывается от земли в безветренную погоду. Гай смотрел, как Энн своими быстрыми, ловкими пальцами туго стягивает волосы на макушке и с боков и скрепляет их на затылке деревянным зажимом.

— И послушай, Гай, почему бы нам теперь не поехать в круиз?

Энн все еще мечтала о круизе вдоль побережья на яхте «Индия» — о свадебном путешествии, которое пришлось отложить. Гай рассчитывал пронаблюдать, как выполняются его чертежи для больницы, но сейчас не мог отказать Энн.

— Как ты думаешь, когда мы сможем отплыть? Через пять дней? Через неделю?

— Может быть, через пять дней.

— Ах, я вспомнила, — сказала Энн со вздохом. — Я должна оставаться здесь до двадцать третьего. Из Калифорнии приедет один человек, которого интересуют наши ситцы.

— А показ новых моделей в конце месяца?

— О, этим может заняться Лилиан. — Энн улыбнулась. — Как чудесно, что ты об этом вспомнил!

Он ждал, пока Энн надвинет капюшон леопардовой шубки, забавляясь мыслью о том, как отчаянно она станет торговаться на следующей неделе с тем человеком из Калифорнии. Это она не захотела оставить на Лилиан. Энн вела все коммерческие дела в магазине. Гай вдруг заметил на кофейном столике рыжие цветы на длинных стеблях.

— Откуда это? — спросил он.

— От Чарли Бруно. С извинениями за то, что он так напился в пятницу вечером. — Энн засмеялась. — Полагаю, это очень мило с его стороны.

Гай уставился на цветы.

— Как они называются?

— Африканские хризантемы. — Она придержала дверь, оба вышли и направились к машине.

Цветы ей понравились, подумал Гай. Но, с другой стороны, ее мнение о Бруно со дня вечеринки сильно изменилось к худшему.

Гаю опять пришло в голову, как они связаны теперь, он и Бруно, через те две дюжины людей, которые видели их вместе на вечеринке. Полиция со дня на день может заинтересоваться им. Наверняка заинтересуется, предостерег он себя. Но почему это заботит его не так сильно, как следовало бы? Он затруднился бы даже определить свое состояние. Отрешенность? Стремление погубить себя? Или просто тупое оцепенение?

В последующие полупраздничные дни, которые ему пришлось провести у Хортона, Хортона и Киза, оформляя чертежи интерьеров универмага, Гай даже спрашивал себя, а не повредился ли он рассудком, не овладело ли им исподтишка какое-нибудь скрытое безумие. Он вспомнил, что неделю или около того после памятной ночи с пятницы на субботу ему казалось, что его безопасность, само его существование висят на волоске, колеблются на чаше весов, и малейший срыв может в одну секунду все разрушить. Сейчас он ничего такого не чувствовал. Но продолжало сниться, как Бруно вторгается в дом. А просыпаясь на заре, Гай видел себя стоящим посреди комнаты с револьвером. Он все еще чувствовал, что должен, и как можно скорее, придумать, чем искупить содеянное, но служения и жертв, какие он до сих пор мог вообразить, оказалось недостаточно. Он ощущал, что в нем уживаются двое: один мог творить и, творя, быть в согласии с Богом, а другой — убивать. «Любой человек может убить», — сказал Бруно в поезде. Тот человек, который два года назад в Меткалфе объяснял Бобби Картрайту принцип свободнонесущих конструкций? Нет, — не тот человек, который спроектировал больницу, или даже универмаг; и не тот, который на прошлой неделе полчаса размышлял, в какой цвет выкрасить железный стул на лужайке за домом; но тот, что вчера вечером посмотрел в зеркало и увидел убийцу, тайного своего брата.