Чудо. Встреча в поезде

19

В одну из пятниц, утром, за завтраком, когда Нагиб был дома, он упомянул о том, что на сегодня у него много дел. Я тут же вспомнила о своих планах использовать оптический сканер, о котором почти забыла в связи со всеми этими волнениями по поводу новой работы. После завтрака, когда мужчины ушли в мечеть, я направилась в кабинет Нагиба. Я очень нервничала. Это было совсем не то, что пойти в кабинет Али, где, как все знали, я занималась на компьютере по университетскому курсу. Мне вообще нечего было делать на половине Нагиба, и я и вправду ни разу не ступала туда после первого своего знакомства с домом. У меня никогда не возникало такого искушения, потому что кабинет Нагиба был самым неказистым помещением во всем доме — стены, выкрашенные в казенный зеленый цвет, широкий письменный стол из металла, металлический же картотечный шкаф, лохматый ковер горело-оранжевого цвета и красный бархатный диван. Открытый портфель Нагиба лежал на этом диване.

Я закрыла за собой дверь. Мое сердце учащенно билось. Если кто-нибудь здесь меня увидит, мне будет трудно объяснить, почему я здесь, даже если я при этом и не буду рыться в бумагах. Сами бумаги были в двух папках-скоросшивателях. Я открыла первую и пролистнула документы. Одни были напечатаны на машинке, другие написаны от руки. Некоторые были на тонкой глянцевой бумаге для факсов. Все было, к несчастью, по-арабски, хотя это не было для меня сюрпризом. Я уже могла говорить на этом языке на уровне кухни, однако читала гораздо хуже.

Документы касались то ли каких-то планов вторжения военно-морских сил, то ли были рекомендациями подобного рода — разницу я не могла уловить. Что огорчительно для шпиона. Неважно. Я взяла обе эти папки и отнесла их в кабинет Али. Там я села за компьютер и принялась сканировать документы, следя за тем, чтобы не перепутать их очередность. Когда я уже дошла до половины второй папки, дверь открылась и вошла Сура, таща за собой пылесос. Увидев меня, она остановилась.

— Ой, — сказала она в растерянности, — я не знала, что вы здесь, ситти Марина. — Так она и стояла, свидетельница моего преступления. Похолодев, я глядела на нее. Однако глаза Суры скользнули по бумагам, по сканеру в моей руке без удивления и без понимания, что это такое. Она, конечно же, не знала, что это бумаги Нагиба, а сканер тем более ей ничего не говорил.

Я сказала:

— Продолжай, Сура, ты мне не мешаешь, — и сама была удивлена, как спокойно и буднично прозвучал мой голос. Сура кивнула и включила пылесос. Я снова начала сканировать. Я решила, что это менее подозрительно, чем если я прекращу свое занятие. Пылесос работал громко, и моя рука слегка дрожала.

Почему они не могут дать своим слугам выходной в пятницу, подумала я сердито. Официально Саудовская Аравия отменила рабство в шестидесятых годах этого века, но если приглядеться, то никакой отмены не было и нет. Я тут ничем не могла помочь. Младшая жена по традициям арабского дома не имеет права голоса в подобных делах. Со всем этим я более или менее мирилась только потому, что держала язык за зубами, — как, в общем, и по поводу всего остального.

Я закончила сканирование документов, моля Бога, чтобы братья не закончили своих молитв раньше времени. Добычу свою я отправила в Бейрут, а документы отнесла в кабинет Нагиба и положила их в портфель в первоначальном виде. Вся эта афера опустошила меня эмоционально, а я даже не знала, представляют ли эти бумаги хоть какой-то интерес.

Это стало известно, когда я в очередной раз подсоединилась к своему номеру в университете. Меня ждало электронное письмо: «Марина, те сканированные картинки, которые ты послала, просто замечательные!!! Мы чуть ли не попадали со стульев, когда их увидели. Если будет случай послать еще, то я с большой охотой посмотрела бы их! Береги себя. Люблю. Надя». Но перед тем как мне представился случай еще раз залезть в бумаги Нагиба, мы с Али впервые после женитьбы серьезно поссорились. Это касалось того, где я должна провести лето. У аль-Шалаби были летние дома в курортном городке Таиф возле Мекки — там летом отдыхали женщины, а мужчины присоединялись к ним на несколько дней, или по выходным. Ясно, что меня собирались отправить в Таиф с остальными женщинами, хотя на эту тему никто со мной не советовался.

Ссора произошла вечером в первую годовщину нашей свадьбы. Мы были в своей спальне, и Али только что подарил мне бриллиантовый браслет. Он уже не упоминал об отложенном медовом месяце в Европе, который обещал год назад. Я тоже не упоминала. Вместо этого я просто сказала, что хочу остаться с ним в Рияде на лето.

— В Таифе гораздо лучше, поверь мне, — сказал Али. — Это в горах, и там прохладно… Я имею в виду, не вообще прохладно, но по сравнению с Риядом. Здесь же летом, как в аду.

— Тогда я буду страдать вместе с тобой, — сказала я, обнимая его. — Или ты хочешь от меня избавиться?

— Конечно, нет, — сказал Али, мягко высвобождаясь из моих объятий. — Я буду скучать по тебе. Я буду приезжать при первой же возможности. Уверен, тебе понравится Таиф. Там самые прекрасные дворцы. Даже король со всем своим двором отправляется туда на лето. Я бы тоже поехал, но у нас как раз в работе несколько проектов, и я просто по уши завяз в них.

— Не понимаю, почему я должна ехать.

— Потому что едет весь наш дом, включая слуг. Ахмеда не будет. Кому возить тебя? Ты будешь просто сидеть здесь целыми днями одна. Мы с Нагибом, возможно, куда-нибудь поедем. Я не хочу лишних проблем — ездить в супермаркет и возить тебя туда-сюда. У меня и без того куча дел, так что не осложняй мне жизнь, о’кей?

Мне хотелось фыркнуть, надуться и сказать: «А, ты устал от меня, ты больше меня не любишь, у тебя кто-то есть, я не могу жить без тебя» и так далее. Но вдруг я почувствовала, что и так слишком устала от притворства, лжи, от постоянного страха. Лучше раз и навсегда избавиться от всего этого, пока не поздно. К черту шпионаж.

Я сказала:

— Я не хочу быть для тебя обузой. Давай я улечу в Нью-Йорк, а ты вернешься ко мне, когда освободишься. Ты собираешься возвращаться в Колумбию или нет?

Он опустил глаза.

— Возможно, что не в этом году, — неохотно сказал он. — Я планирую на январь, на весенний семестр. Или, может, на сентябрь следующего года.

— Так я и знала! Ты вовсе не собираешься возвращаться!

— Какая чушь! Конечно, мы оба вернемся. Но только на год или на два, а затем наверняка снова будем здесь, так что какая разница?

— В Саудовской Аравии я больше жить не буду. Я и так считаю дни до нашего отъезда.

— Что ты сказала? — медленно произнес Али.

— Я хочу развод! — выпалила я.

Али ошеломленно посмотрел на меня.

— Это немножко неожиданно, согласись, — сказал он. — Тебе не кажется, что ты должна по крайней мере объясниться?

— Ты сам мне все объяснил до нашей женитьбы. Ты говорил, что западные женщины рано или поздно все равно возвращаются домой, потому что здесь они чувствуют себя угнетенными. Тогда я тебе не поверила. Я думала, что они просто испорченные американки и что я не такая. Я считала, что раз я из России, то знаю про угнетение все. Но я ничего не знала. Россию даже нельзя сравнивать с тем, что здесь.

Али тяжело опустился на постель.

— Я и не подозревал, что ты так несчастна, — сказал он. — Ты так хорошо вошла в нашу семью. Моя мать не может нарадоваться на тебя. Здесь твой дом. Разве здесь кто-нибудь хоть однажды отнесся к тебе как к прислуге?

— Нет. Все были добры. У тебя замечательная мать. Прости, что я так неблагодарна, но так я жить не могу. Скажи мне свои три слова для развода и дай визу. Мне больше ничего не нужно. Этот браслет, возьми его. И это колье, перстни… — Я попыталась снять обручальное кольцо, но оно застряло и не снималось. Теперь я уже плакала, слезы катились по моим щекам, и я говорила все то, что так долго собиралась сказать Али — что все это было ужасной ошибкой, что сама идея была неверна, и что я люблю его и поэтому должна покинуть, и что я виновата, виновата, виновата…