Чудо

– Что здесь происходит? – спросил я у проводника, который оказался рядом со мной.

– Говорят, знамение.

– Какое знамение?

– Говорят, огненный Христос вознесся. И это. Сиял в ночи.

– А вы сами видели?

– Нет, все быстро произошло. Я в этот момент в купе был. И это. Видел только вспышку под дверью. А когда выскочил, лес начался.

Я тогда посмотрел в черное небо и задумался, как именно мне рассказать о происшедшем Борису Андреевичу. Если я скажу, что сам не видел, он решит, что это все коллективное помешательство. А если скажу, что видел своими глазами, то он и меня причислит к сумасшедшим. Или нет? Или начнет сомневаться? Я всерьез задумался, что должно произойти, чтобы такой человек, как Борис Андреевич, в чем-то усомнился. Или чтобы он по-настоящему поверил, что чудо возможно. Ведь, что бы он ни говорил, я точно знал, что он воспринимает все вокруг примерно как даосский монах, то есть не всерьез. И чудо-Разлом, и потенциальная смерть Писателя, и разговор с президентом. Все это были декорации его внутреннего театра, где работало только одно правило. Все, что неинтересно – должно быть уничтожено. Как дети, лишенные игрушек, начинают фантазировать и играть с любым предметом или со своей рукой, делая их интересными для себя, так и Борис Андреевич делал мир вокруг себя интересным. Я это понимал. И понимал, что знамение только тогда окажется для него реальным и он в него поверит, когда оно станет ему интересно.

– Ну, рассказывай, Клавдий. Я уже прочитал в Твиттере, что тут знамение случилось, пока ты выходил за дверь. Жаль, фотографии нет. А ты сам видел что-то?

– Да, Борис Андреевич, видел. Преимущественно черное небо. Огненный Христос, к сожалению, ко мне не снизошел. Но многие в вагоне видели, и теперь, вон, молятся.

– Ты как-то скептически настроен. Завидуешь тем, кто увидел?

– Наверное, завидую, – сказал я.

Мне хотелось говорить, слова распирали меня изнутри, но я сдержался. Еще полчаса Борис Андреевич с удовольствием зачитывал мне выдержки сообщений из социальных сетей, потом новости на эту тему. Все это его почему-то крайне веселило. И я не мог понять, почему.

На станции нас ждал лагерь паломников и машина. До оцепления Разлома оставался еще час езды, но мы решили не торопиться и поехать туда утром, а пока перекусить. Писателя мы не стали спрашивать, но он, похоже, тоже был не против. Самый дорогой ресторан в городе находился на холме и назывался «Хвост Хиттина».

Еще в купе Борис Андреевич облачился в национальный костюм своих месопотамских предков. Среди паломников, странное дело, он не бросался в глаза, а в ресторане из-за восточного интерьера Бориса Андреевича вообще можно было принять за человека в костюме аниматора или менеджера заведения. Сам шеф, судя по всему, чувствовал себя в нем очень комфортно, важно улыбался, довольно щурился или недовольно хмурился и требовал к себе особого отношения.

Несмотря на поздний вечер, в ресторане почти не было свободных столов. Состоятельные горожане составляли, похоже, только половину клиентов. По виду остальных можно было определенно предположить гостей из столицы. Несколько лиц мне показалось знакомыми, а одного я знал заочно. Это был сотрудник протокола, по всей видимости, посетивший районный центр не с праздным любопытством. Знакомый аромат региональной конференции с участием первых лиц поселился в этом захолустье. Были тут и журналисты, и всякие разновидности политической синекуры.

Борис Андреевич, в отличие от меня, по сторонам не смотрел и, судя по всему, испытывал теперь только одно чувство. Точнее, предчувствие. Удобно расположившись за столом, он жадно потер ладони, мысленно говоря «ну-с». В меню он заглядывать даже не стал, а просто властным жестом подозвал официанта и заказал блюда на всех троих. Писатель попытался принять участие, но Борис Андреевич не дал ему такой возможности.

Довольно скоро на нашем столе появились все составляющие региональной гастрономической роскоши, и Борис Андреевич быстро захмелел и еще больше повеселел. Я пытался предостеречь его от необдуманного поведения, но мои предостережения мгновенно таяли в бурлящем котле его набирающего обороты пира духа. Наконец шеф впал в обычное для него состояние алкогольного экстаза и начал бросать косые воровские взгляды на окружающих. Он уже был готов встать и пойти к соседнему столу, но случилось неожиданное.

– Боря, я знаю, что люди твоей профессии не разговаривают с народом, – начал Писатель, – но представь, каким бы ты был чудесным проповедником.

– Хм, – издал неопределенного смысла звук Борис Андреевич.

– Только подумай, каким ты можешь быть чудесным оратором. Да что уж там, сам Гитлер бы позавидовал. Если бы, конечно, услышал твою речь.

– Да, пожалуй, – мурлыкнул шеф, – я, конечно…

– Ну, так почему бы тебе не попробовать? Ты посмотри, где мы. Тут на каждом углу сегодня проповедники и бродячие мессии. Тебя даже не примут за сумасшедшего.

– Попробовать? – удивился шеф. – Прямо сейчас? – Он еще раз, но как-то по-новому осмотрелся. – Да, надо попробовать, конечно, – добавил он нерешительно.

– Давай, Боря. Не дрейфь! Ты ж Цицерон во плоти.

– Ну, я не знаю.

– Посмотри, все располагает к проповеди. Эти жаждущие глаза, пустые и лишенные идеи, глаза людей, прозябающих в неведении, униженных своей ограниченностью. Им нужно твое слово, они должны прозреть и увидеть мир по-новому.

– Борис Андреевич, – попытался я слегка его урезонить, – возможно, это не лучшая идея. Здесь могут быть люди из столицы. Вообще, без подготовки и в таком… – Я осекся.

Мои слова, к несчастью, возымели прямо противоположное действие. Я почти физически почувствовал, как внутри шефа поднялось желание бичевать иллюзии.

В центре заведения было место для тамады. Там по пятницам, как нам объяснили, исполняли танец живота. Борис Андреевич сначала направился туда, но потом заметил винтовую лестницу, предпочел расположиться на ней и уселся там, будто пастырь на большом камне в окружении агнцев. Он не снизошел до объяснений, что к чему, не подготовил собравшихся и сразу начал с главного.

– Короли древности, – выдал он с претензией на внимание и особым упором на свое превосходство в голосе.

Я решил, что это конец. Мне стало как-то совсем неуютно.

– Короли древности ходят среди нас в телах обычных людей. Кровь императоров, своими руками создавших этот мир, бурлит в потомках. Сегодня, – сказал он и важно поднял палец, – все мы как бы равны друг другу, но так ли это на самом деле? Ответьте! Так ли это? Равны ли мы?! Титаны и рабы, боги и твари?

Никто не решался ответить, но по рядам прошел шепот.

– Нет. Мы не равны, – развенчал шеф. – Истинный император, генетический наследник великого прошлого, выглядит, как все, ходит, как все, ест, как все, но он не такой, как все. Он таит в себе потенциал и силу предвечного младенца. Стоит только разбудить его, и он придет и поднимет меч! Или крест! Но это одно и то же!

Речь Бориса Андреевича, судя по всему, производила эффект. Хотя больший эффект, конечно, производил он сам. Он говорил так уверенно и безапелляционно, что я невольно ловил себя на мысли, что соглашаюсь с ним, хотя совсем не понимаю, ни о чем он на самом деле говорит, ни к чему клонит. Еще я пытался понять, говорит ли он серьезно или играет, но игру внутри игры очень сложно отличить от бреда пьяного интеллектуала или от истинных мыслей глубокого человека. Люди часто выдают одно за другое, на всякий случай.

– Тысячи лет! Тысячи лет короли и императоры направляли энергию народов на что?

Снова никто не решился дать ответ.

– На войну. На благородное убийство. Тысячи лет они переносили границы мира, как хотели. Границы этих империй были границами могущества этих самых сверхлюдей? Физические границы их власти.

Он помолчал, переводя дух, и потом почти закричал:

– А мы? Мы?! Что мы делаем? К чему мы идем? Как не стыдно быть теми, кто мы есть?! Уже сотню лет границы неподвижны. Они стоят, как вкопанные. Но это ведь не так. Они давно изменились! Но как? По-тен-ци-аль-но! Потенциально границы сейчас совсем в другом месте, а силы, которые должны были их перенести, ушли на дру-го-е. Воля была потрачена на то, чтобы изменить нас самих. И эта воля, именно она… создала чудо.