Чудодей

Восемь часов, и первая крестная уже явилась. Это была жена управителя. Лена должна была расставить ей праздничную блузку. Толстуха сняла блузку, и запах ее пота смешался с кухонными ароматами. Густав созерцал рыхлые предплечья чужой женщины. И в нем вспыхнуло желание. Лена заметила его жадный взгляд:

— Ты бы лучше за детьми присмотрел, одел бы их.

Густав в расшлепанных тряпочных туфлях послушно зашаркал прочь из кухни. В дверях он еще раз обернулся. Ну и руки! Он никак не мог на них наглядеться. Управительша говорила в нос и была такая толстая и грустная.

— Да что он там увидит, когда я так сижу. Чуть-чуть больше мяса, чем у вас. Мой муж ничего не имеет против.

Она положила свои белые рыхлые руки на кухонный стол.

— А не найдется ли у вас чего-нибудь пожевать, я вышла из дому натощак.

Лена принесла из кладовки два кусочка сахарного торта. Лицо ее было бледно. Управительша затолкала один кусок до половины в свой широкий рот.

— Вам нехорошо, фрау Бюднер?

— Это послеродовые боли.

Лена выскользнула в сени и тихонько позвала мужа. Густав явился с ворохом детских рубашек.

— От торта почти ничего не осталось. — Лену шатало.

— Что с тортом?

— Его нет.

— Кошка!

— С ножом?

— Ты думаешь, это я?

— Густав!

— Да никогда в жизни!

Дети переругивались, обвиняя друг дружку. Густав швырнул рубашонки на пол.

— Ни слова больше, мы и так уж довольно осрамились.

Старшие стояли в кладовке, разглядывая остатки сахарного торта.

— Все равно уж его на всех не хватит!

Решено было — после церковного обряда крещения послать Эльзбет за блинной мукой и сахаром. Детям больше ни крошки торта не давать! Густав хотел испечь для них блинчики. К деревенскому лавочнику посылать за мукой нельзя. Ведь его жена — крестная! Итак, Эльзбет сбегает в Шлейфмюле. После крещения, разумеется, когда будут получены положенные при крещении подарки.

В кухне управительша слизывала с тарелки крошки сахарного торта.

— Вас тоже голод мучает? Я, кажется, могла бы съесть весь торт.

— Чудесная погода, — сказала Лена.

Явилась жена учителя. Она шла по жизни с постоянно суровым лицом и всегда поджатыми губами. Ее стручковатый нос оседлало пенсне. Густав проводил ее в прибранную горницу и предложил крыжовенного вина.

— Только, пожалуйста, не на пустой желудок. — Суровая дама, похоже, оборонялась. — Я вышла из дому не позавтракав.

— Иной раз самое важное и забудешь, — сказал Густав.

Явились дети и, надрессированные, поклонились жене учителя, а Эльзбет сделала книксен.

Приплелась жена лавочника, тощая женщина. На ее бледном лице была как бы приклеена сладкая улыбочка; хроническая болезнь, которую она нажила в общении с покупателями. Густав и к ней привязался с крыжовенным вином. Лавочница отпила глоток. Вино было кислым, от него драло в горле. Лавочница улыбалась. Но в душе она содрогнулась.

Топот в сенях. Прибыла жена крестьянина Шульте.

— Крыжовенное вино? Да ты рехнулся, Густав!

Жена управителя на кухне яростно чесала свои голые руки.

— Люди говорят, она якшается с батраком. Спит с ним в конюшне!

В горнице жена учителя наморщила нос. Пенсне поползло на брови.

— Вульгарная особа эта Шульте!

Лавочница улыбалась.

Колокольный звон донесся из-за холма. В долине реки сверкали луга. Скирды отавы на них казались серыми кляксами. Ласточки летали между верхушками деревьев и синевою неба. Лена пеленала младенца. Эльзбет побежала за тортом для управительши. С удовольствием побежала.

Жена Шульте схватила узелок с крестинными вещичками и конвертом вытерла себе нос. Как на трубе деревенской колонки, на носу у нее всегда висела готовая вот-вот сорваться капля. Лена принесла четыре букета флоксов для красоты и как знак отличия для восприемниц.

Пока все общество находилось в церкви, Густав и Лена сновали по дому как морские свинки. Вернувшихся крестных они встретили у дверей.

— Пастор окрестил его Станислаусом.

Эльзбет торжествовала. Станислаус кричал, оттого что плохо подоткнули подушечку. Густав разлил вино.

— Надо выпить за порогом, старый обычай, за здоровье ребенка!

Жена Шульте осушила свой стакан как настоящий мужчина — одним глотком.

— Ух ты, как прочищает глотку! — Она крякнула как заправский пьяница.

Супруга учителя взяла стакан двумя пальцами и уже заранее передернулась. Шульте дала ей тумака.

— Пей, пей, учительша, сразу на сердце потеплеет!

Жена учителя пила как привередливая коза. Лавочница пила и улыбалась. Управительша все жаловалась на голод и потягивала вино как телок. Крестные вошли в горницу. Густав опять был тут как тут.

— Перед тем как сесть — по стаканчику, старый обычай, чтобы молоко было у матери!

— Мне сразу два! — крикнула Шульте. — Две титьки — два стакана!

И глоток за глотком выдула кислое вино. Остальные женщины пили неохотно.

Лена перепеленала младенца. Густав на кухне сторожил жаркое. Сейчас должно было выясниться, на что расщедрятся крестные. Кухонная дверь распахнулась, и жена Шульте потянула Густава за подтяжку:

— А подарить мне крестнику нечего, сосед.

Густав взволнованно забегал по кухне. Шульте наблюдала за ним.

— Это от вина так тебя подбрасывает! — Далее она сообщила, что вместо подарка он может в этом году трижды взять у Шульте лошадь для полевых работ. Густав сунул в рот кроличью печенку и вместе с нею проглотил свое разочарование. Вторую кроличью печенку цапнула Шульте.

— «О Сюзанна, как прекрасна эта жизнь…» — пропела она.

Явилась Лена с ворохом пеленок. Густав вытаращил глаза.

— Сколько?

— Пять марок.

— Видно, они деньги по дороге посеяли. Эта полоумная Шульте все время размахивала конвертом.

Старших детей послали осмотреть дорогу. Эльзбет юлой вертелась от голода.

— Ступай, ступай, а то кто другой отыщет деньги в дорожной пыли.

— «С голодухи тетя Аист жрет зеленых лягушат…» — пела в горнице Шульте. Густав с бутылкой вина бросился к крестным.

— Перед крестинным пиром надо выпить по стаканчику, старый обычай велит, чтобы ребеночек рос хорошо!

Выпила только Шульте, да и то через силу. Дети еще не вернулись с поисков крестинных денег, а Лена и Густав уже знали, что на дороге не потеряно было и пфеннига.