Чудовищ нет

– А то! Вот дед: Михаил Андреевич Рязанов, родился в тысяча девятьсот двадцать втором году в Москве. В тысяча девятьсот сорок первом пошел со студенческой скамьи на фронт. Воевал, окончил войну в звании майора, морской пехотинец. Женился в тысяча девятьсот сорок шестом году. Работал в милиции, затем в партийных органах, горисполкоме. Умер в тысяча девятьсот девяносто втором году. Супруга Ирина Петровна умерла в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Отец: Степан Михайлович, родился в тысяча девятьсот сорок девятом году, окончил машиностроительный институт, инженер. Сейчас заместитель главного инженера завода. Во, батя про себя не забыл… Мать: Ксения Ивановна, родилась в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, учительница. Погибла в дорожно-транспортном происшествии…

– Твоя мама погибла?! – Лорка прижала ладони к губам.

– Я тебе не говорил, извини.

– Наверное, прозвучало это с издевкой, хотя я ничего такого вкладывать в свои слова не собирался.

– Леша… Я не хотела…

– Нет-нет, что ты! – заторопился я. – Я же ничего… Просто… маму сбила машина, когда она вышла в продуктовый магазин. Она просила сходить меня, а я… я поленился.

– Если тебе не хочется об этом вспоминать – не вспоминай, – решительно сказала Лорка. – Воспоминания чаще всего не приносят пользы, ни плохие, ни хорошие. Давай лучше я тебе почитаю из дневника.

– А ты можешь по-французски?! – удивился я. – Тогда читай, конечно, я ж сам все равно не умею.

– Могу. Ну вот, например… – Она полистала дневник. – Вот, тысяча восемьсот семьдесят девятый год, май. «Париж, Париж… Дышится тут иначе, смотрится, слышится, живется вовсе не так, как в любом другом городе мира, будь то Касимов или Тимбукту. Казалось, Париж был создан не просто для проживания, а для некоего возвышенного – или, напротив, низменного – предназначения, которому еще предстоит проявиться во времена, мало кому известные. Тележки зеленщиков, женские шляпки, назойливые газетчики, чудные пирожные в кофейнях, которыми я изрядно злоупотреблял, как, впрочем, и красным вином…

Но без Сюртэ Париж показался бы слишком опереточным. Эта машина, чье постоянное и несколько хаотичное движение заметно было только изнутри, поразила меня, и только там я понял, что в значительной мере движет огромным городом, чем он живет. Без своего постоянного провожатого я, пожалуй, потерялся бы здесь, сел бы в уголку и безо всякого толку смотрел бы на деловитых людей, снующих туда-сюда. Но мой провожатый, инспектор Оливье Дельпьер, старался сделать пребывание русского максимально полезным и удобным. Он объяснял, чем занят тот или иной чиновник, рассказывал о самых примечательных и известных из них, вспоминал занятные и ужасные случаи из практики… Походя Дельпьер указал мне на худого, болезненного вида человечка, корпевшего у маленького оконца над ворохом толстых тетрадей.

– Это Альфонс Бертильон, – сказал он с несколько грустной улыбкою, как говорят о деревенском юродивом, который жалок, но и смешон. – Наш местный чудак.

– Бертильон? – переспросил я. – Позвольте, не родственник ли он мсье Луи-Адольфу Бертильону?

– Да-да, это сын почтенного вице-президента Парижского антропологического общества.

– Я более знаком с Бертильоном-старшим по его трудам о статистике, нежели как с ученым-антропологом… Однако почему вы улыбаетесь?

– Будучи всего-навсего чиновником двадцатого класса, мсье Бертильон отчего-то вообразил, что совершит революцию в полицейском деле. У него есть некоторые идеи, воплощением которых Бертильон и занимается – на мой взгляд, в ущерб своей основной работе, – сказал Дельпьер с пренебрежительной миной. – Иногда появляется юноша, который мнит себя новым Видоком. Я много таких повидал.

– И что за идеи выдвигает мсье Бертильон?

– Мсье Рязанов, я не вникал… Что-то насчет измерения человеческих пропорций. По-моему, все это глупость. Если вам интересно, поговорите с самим Бертильоном, он будет счастлив обрести слушателя – после того, как уже успел надоесть всем и даже нажил пару серьезных врагов.

Вполне возможно, я так и не побеседовал бы с Альфонсом Бертильоном, если бы тот совершенно случайно не попался бы мне в кофейне. Задумчиво поедая круассан и запивая его оранжадом, молодой человек что-то писал в блокноте и был весьма удивлен, когда я к нему подошел и раскланялся.

– Извините, что отвлекаю вас, – сказал я, – но мой друг мсье Дельпьер поведал, что вы разрабатываете некую новую систему, которая – как вам кажется – может статься полезна для полицейских служб. Меня зовут Иван Рязанов, я недавно приехал из России. Собственно, я правовед, а не полицейский чиновник, однако стараюсь быть в курсе всех новаций в сопредельных областях. Но не отвлеку ли я вас от дел?

– Извольте, присаживайтесь, – учтиво отвечал Бертильон, проглотив последний кусочек круассана. – Я как раз готовлю докладную на имя префекта парижской полиции мсье Андриэ с изложением изобретенного мною метода опознания людей по росту, окружности и длине головы, длине рук, пальцев и ступней. Я нахожу подобный метод весьма перспективным, в отличие от нынешней практики. Знаете, какое количество карточек насчитывает сегодня архив Сюртэ?

– Полагаю, несколько сот тысяч? – предположил я.

– Пять миллионов! Пять миллионов, мсье Рязанов! И в каждой записаны имя, вид совершенного преступления, судимость и приблизительное описание внешности. Всего лишь приблизительное! Посему опознать задержанного человека и определить, что он тот или иной преступник, уже задерживаемый ранее и даже отбывший положенный ему срок в тюрьме или на каторге, практически не представляется возможным.

Я согласился с Бертильоном, ибо в России все делается точно так же.

– Вот видите… Я столкнулся с подобной беспомощностью и неожиданно вспомнил детские годы, когда отец показывал мне кривые Кетле – математические графики, распределяющие людей по росту и размерам конечностей. Согласитесь, куда проще и результативнее производить замеры тела и после опознавать преступников по ним. Ведь если взять за основу четырнадцать единиц измерения, то вероятность того, что один человек будет принят за другого, составляет по закону Кетле один к двустам восьмидесяти шести миллионам четыремстам тридцати пяти тысячам четыремстам пятидесяти шести. По сути, такой вероятности просто нет, ею можно смело пренебречь! И новая система опознания позволит инспекторам легко найти карточку с приметами конкретного преступника, поскольку замеры очень просто классифицировать…

– Вы полагаете, это в самом деле изменит ситуацию? – спросил я с сомнением, ибо знал, что еще девятнадцать лет назад, в тысяча восемьсот шестидесятом году, директор тюрьмы Луван, Стивене, безуспешно предлагал, ссылаясь на учение Кетле, измерить части тела всех взрослых преступников. При этом он рекомендовал производить следующие измерения: объем головы, длину ушей, длину стопы, рост и объем груди. Он был уверен, что полученные таким путем данные можно будет использовать при розыске преступников, вопреки их переодеваниям, маскировке, смене имени…»

– Стоп, – сказал я. – Если честно, не слишком интересно. Может, деду это и казалось любопытным, а я не понимаю ничего. Там все про Париж?

– Нет, почему же… Вот есть про Ниццу, про… Сигишоару? Твой дедушка много поездил по Европе. Знал Бертильона!

– А кто он такой, Бертильон этот?

– Долго рассказывать, – отмахнулась Лорка, – но дело в том, что он свой метод сделал всемирно известным. А твой дедушка, оказывается, с ним был знаком!

– Прапрадедушка, – снова уточнил я.