Чукля

Он зашел и вежливо поздоровался:

– Здравствуйте!

Здесь было шесть кроватей, и с каждой на него смотрело чье-то лицо. Кроме одной, у дверей: лежавший там мужчина отвернулся лицом к стене и на появление гостя никак не отреагировал.

«Привет, малой!», «Здорово!», «И тебе не болеть!» – откликнулось несколько голосов. А один больной, мужчина лет пятидесяти, в мятой пижаме и шлепанцах, не просто откликнулся, но соскочил со своей кровати, шагнул к Алеше и скорчил язвительную гримасу:

– Смотрите, кто к нам пришел! Наш золотой мальчик, драгоценный китайский мандарин, обитатель одноместной палаты! Осчастливить нас явился, на презренную чернь посмотреть?

Алеша растерялся от такого приема. Он не ожидал ничего подобного. Остальные обитатели палаты молча смотрели на него, и в глазах их читалось: интересно, как малец вывернется?

Мальчик открыл рот для ответа, хотя вряд ли сумел бы выдавить из себя нечто твердое и убедительное, но неожиданно лежавший лицом к стене повернулся и грозно рявкнул:

– А ну, оставь парня в покое, Кузякин! Чем он тебе помешал? Зашел, вежливо поздоровался, может, по делу какому или просто со старыми хрычами вроде тебя поболтать, а ты на него окрысился. Завидки берут, что малец в отдельной палате лежит, воплей твоих не слышит, вони твоей не нюхает?

Защитник оказался стариком с лохматыми бровями и полуседой бородой. В изголовье его кровати стояла суковатая палка, о которую тот оперся, помогая себе сесть.

– Про вонь, Фома, чья бы корова мычала, – огрызнулся Кузякин. – Это ты у нас лежачий больной, которому помыться лишний раз невмочь. А малец что? Если по делу какому пришел, то добро пожаловать. А если просто полюбоваться на болезных и убогих, как на зверей в зоопарке, тогда пусть лучше прочь идет. В палаточку свою уютную, одноместненькую.

Алеше подумалось: вот как интересно – доктор и Зиночка упомянули Кузякина и Фому с палкой, и они тут как тут. Осталось еще Павла Фролова отыскать.

– Я по делу! – поспешил сказать он. – Мне Павел Фролов нужен.

– Фроло-ов? – протянул Кузякин удивленно. – А на фига он тебе сдался?

– Разговор есть. Он самый молодой тут, старше меня на восемь лет только.

– Восемь лет в твоем возрасте – вечность, – наставительно заметил небритый худой мужчина лет сорока. У него были печальные темные глаза, как у мушкетера Атоса. – Да и вряд ли он станет с тобой говорить, Павлуша Фролов.

– Эт точно! – противно захихикал Кузякин. – Если только жестом поговорит, из одного пальца. Самого длинного на ладони!

– И с палатой ты ошибся, – продолжил печальный. – Он в соседней лежит.

– Ну, я пойду тогда, – с облегчением Алеша повернулся к дверям.

– Погодь. Подойди-ка! – Старик Фома поманил его морщинистым пальцем.

Мальчик послушно подошел к его кровати.

– Поговорить хочешь с Павлушкой? Лады. Только учти, ответить тебе он не сможет. И не обо всем следует с ним балакать.

– Это как?

– А так. Глупость паренек сделал: девчонка бросила, так он кислоты наглотался, горло себе прожег. Говорить теперь не может, только шипит. Если что нужно, писать или рисовать приходится. Ты сходи, может, и развлечешь его. Только ни в коем разе не говори с ним о девицах и о всяких там чувствах.

Алеша фыркнул.

– Вот еще! О такой ерунде говорить.

– Для тебя ерунда, а для него – трагедия, – строго отрезал дед. – О погоде можешь поговорить, о фильмах там, о книжках. Только, если заметишь, что тяжко ему с тобой, – не навязывайся. Попрощайся и уходи. Понял?

– Понял.

Алеша неопределенно кивнул всем на прощанье и вышел.

Уже в коридоре ему подумалось: странно, откуда неходячий Фома так много знает о парне, лежащем в другой палате? Кузякин – понятное дело: он ходячий, шустрый, пронырливый. Но вот прикованный к постели старик?..

После всего услышанного – несчастная любовь, сожженное горло – Алеше уже не хотелось знакомиться и болтать с Павлом Фроловым. Было как-то боязно. Он бы с удовольствием вернулся в свою «уютную одноместненькую палаточку». Тем более что там его поджидал веселый дружок Сема, у которого, слава богу, ничего не болело и не случалось никаких трагедий. Но выходило нехорошо перед дедом Фомой: Алеша вроде как пообещал ему развлечь несчастного парня. Так что – придется идти.

В соседнюю палату Алеша тоже вошел без стука. Не от невоспитанности, а от смущения. И от смущения же свое «Здравствуйте!» произнес чересчур громко. Здесь было тоже шесть кроватей, и на каждой лежал больной. Все повернулись к нему и вразнобой ответили на приветствие. Кроме одного.

Это и был, как видно, тот самый Павел Фролов – молодой парень, недвижно лежавший с вытянутыми, как у солдата, руками и глядевший в потолок. Горло у него было перевязано бинтом.

– Ты к кому, милок? – спросил мальчика пожилой мужчина с совершенно лысой, словно отполированной головой и одутловатыми щеками.

– Я к Павлу.

Павел даже не пошевелился, услышав свое имя. Алеша поднял глаза к потолку: что можно с таким исступлением там рассматривать? Трещины в старой побелке и грязноватые пятна, напоминающие материки на карте, – и только. Ничего красивого или интересного.

Мальчику захотелось уйти и больше сюда не возвращаться, но он пересилил себя и подошел к кровати Павла.

– Можно я присяду тут у тебя? Ненадолго.

Парень перевел взгляд с потолка на Алешу. Он был юным, темноволосым, с запавшими глазами, в которых застыла тоска, похожая на черный лед. Может, лучше сразу уйти? Вряд ли такую тоску прогонят разговоры о прочитанных книжках. Но сразу встать и распрощаться было неловко.

Повисла пауза.

– Да ты не спрашивай, садись, милок, – сказал отполированный. – Ответить-то он все равно не сможет. Ты тот мажорик из одноместной палаты?

Ну вот, опять ему ставят в упрек его палату! И кто такой «мажорик»? Может быть, мазурик?

– Я не мажорик, – твердо ответил Алеша. – И не мазурик. И даже не китайский мандарин! Хоть и один в палате.

Мужчина засмеялся, и остальные больные подхватили его смех.

– Отбрил! – одобрительно воскликнул кто-то.

Алеша вновь повернулся к Павлу.

– Ты «Тома Сойера» читал? – спросил он. – Я знаю, что ты говорить не можешь. Ты мигни, если да. А если нет, – мальчик секунду подумал, – то дерни ртом, как будто усмехаешься. Хорошо?

Парень смотрел все так же безысходно-бесстрастно: ни моргания, ни усмешки. Но Алеша не собирался сдаваться так быстро.

– Я два раза читал. И сейчас у меня в палате лежит: папа принес. Он не знает, что я уже прочел, а что нет. Хочешь, тебе дам? Там много веселого. Ты только моргни. И еще есть книжка про девчонку, которую звали Длинныйчулок. Смешное прозвище, скажи? Но мне она не слишком понравилась, эта книжка: потому что таких девчонок не бывает – с сундуками золота и чтобы одной рукой могла повалить бандита.