Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Так ведь то шпана была. Она количеством брала.

Сам заржал, как стоялый конь. Александр глянул на него вопросительно.

— Сынок мой, поэт хренов, все один стишок гундосит последнее время беспрерывно. Свой ли, чужой — не ведаю:

Наивное трюкачество Стараться ради качества. Нам более приличествует Бороться за количество.

— Гимн нашей отчетности, — мрачно изрек Александр.

— А ты что — против отчетности? Насколько я понимаю, ты пришел ко мне, чтобы закрыть дело и чтобы в твоей отчетности полный ажур был.

— И в вашей.

— Не хами начальству. Впрочем, и в моей тоже. Концов рубить много придется?

— Достаточно.

— Давай по порядку.

— Убийство по решению правила. Кто инициатор толковища, тот, по сути дела, и сообщник преступления, соучастник убийства. Колхозник только тупой исполнитель.

— У тебя же по этому правилу ни черта нет. Одна, брат, теория. Давай дальше.

— Правило собиралось явно по меховому делу. Когда его разматывали, совсем забыли про исчезнувшие контейнеры, удовлетворились найденным, а из-за этого немалого остатка могут быть отнюдь не малые, выходящие на чистую уголовщину преступления.

— Достаточно убедительная гипотеза. Но гипотеза! Еще что?

— Существование неизвестного лица, разработавшего операцию со складом, объединившего всю эту разношерстную компанию и, по всей видимости, обладающего не найденными нами ценностями.

— Так сказать, профессор Мориарти. Это из Шерлока Холмса, Саша.

— Если бы, Иван Васильевич.

— Теперь предлагаемые выходы на связи.

— Стручок.

— Ноль. И ты сам знаешь, что ноль.

— Одноделец Васин.

— Шестерка, которую при таком повороте событий не задействуют никогда. Ноль.

— Шофер грузовика Арнольд Шульгин.

— Или знает все, или ничего. Девяносто девять шансов из ста, что был тогда использован втемную и не знает ничего. Третий ноль, Саша. Два ноля — это сортир, а три… Прямо уж и не знаю, как назвать все это.

— Значит, будем рубить концы? — догадался Смирнов.

— Нам было поручено расследовать убийство в Тимирязевском лесу. Выяснили, что, сводя свои счеты, один амнистированный уголовник застрелил другого амнистированного уголовника. В конце концов убийца был обнаружен. Следовательно, мы исполнили, и добросовестно исполнили свои обязанности.

— А вдруг опять стрелять начнут?

— Из чего? Среди них бродил только один ствол.

— Будет охота, найдут, из чего стрелять.

— Начнут стрелять — станем искать стрелявших. Что еще у тебя, Смирнов?

— Кто перевернул труп?

Сам разозлился. Подошел к своему столу, к креслу, но не сел, стоял, упершись руками в зеленое сукно. Постоял, подрожал ноздрями.

— Кто-то перевернул труп! Труп! А живого человека превратил в труп Николай Самсонов, по кличке Колхозник. Вот он-то и пойдет под суд. Вы свободны.

Смирнов вернулся к своим.

— Как дела? — осторожно спросил Ларионов.

— Оформляйте все для передачи в прокуратуру.

— Гора с плеч! — Казарян рухнул на стул, показывая, какое он испытывает облегчение.

Смирнов сказал:

— Пойдем ко мне.

… В его кабинете уселись на привычные места. Смирнов погладил руками пустой стол, признался:

— Дурацкое ощущение, что что-то не сделал. А делать нечего.

— Как это нечего? — удивился Ларионов. — Дел — навалом.

— Тогда излагай, — решил Смирнов и зевнул.

— Ограбление квартиры нумизмата Палагина, — начал Сергей, но Александр сразу же, азартно, забыл даже, что спать хочется, перебил:

— Квартирами пусть район занимается!

— Письмо Комитета по делам искусств, — пояснил Казарян. — Коллекция Палагина — монеты, среди которых даже древнегреческие, медали, ордена, — имеет государственное значение.

— Комитет по делам искусств, Союз писателей, ансамбль песни и пляски — все наши начальники! Дожили! — разрядился Смирнов и спросил спокойно: — Ну и что там с нумизматом?

— Старичок забавный, — заметил Казарян. — С ходу меня достал. Оказывается, с папулей моим приятели. Вчера, как тебе известно, я домой изволил поздно вернуться, а он у нас сидит, меня ждет. Мой Сурен уже носом клюет, ранняя птичка, но Палагин, интеллигент хренов, не уходит, ибо волнует его только одно: как бы преступники золотые его и серебряные раритеты по глупости не переплавили.

— По делу, — прервал его Смирнов.

— А я — по делу, — обиделся Казарян, — нам его раритетами вплотную заниматься придется. Так что все это прямо дела касается.

— До вчерашнего дня это дело вел район, — прекращая пикировку, дал вводную Ларионов. — И, надо отдать им должное, вел грамотно и толково. Дверь вскрыта, когда дома никого не было. Палагин находился на заседании своего комитета, общества, то бишь сдвинутых по фазе нумизматов, а дочка (он вместе с дочкой живет, старой девой) гостила у брата в Люберцах. У того жена заболела, сидеть с детьми некому было. Взята не вся коллекция, только самая ценная ее часть. Барахло не тронуто, знали, где и что лежит. Палагин поначалу и не догадывался, что его обокрали.

— А когда догадался? — поинтересовался Александр.

— У него вроде молитвы перед сном — осмотр всех своих драгоценностей. Только к ночи и трехнулся.

— У районных версии имеются?

— Районные — они и есть районные. Пошли по местным, по своим.

— Ну, а что? Неплохой метод, — одобрил районных Смирнов.

— Неплохой, но не для этого дела, — возразил Казарян.

— У вас что, уже версия? — удивился Смирнов.

— Версии, — поправил Ларионов. — Но не у вас, а у Казаряна.

— Ну, Роман у нас — голова!

— Твою иронию с презреньем отметаю. Версий у меня еще нет, поскольку нет материалов для них. Но две основные линии, по которым должен идти поиск, ясны уже сейчас. Конечно же, в любом случае — наводка, и наводка зрячая. Итак, ход первый — опытный, неглупый, ясно представляющий ценность палагинской коллекции домушник-скокарь находит человека, хорошо знающего Палагина, его окружение, его привычки и, естественно, его квартиру. Потом берет этого человека в долю и, полностью информированный, получает отличную возможность спокойно, без помех, ковырнуть скок.