Чума

Призрак дээндэшки располагался неподалеку, на первом этаже, в почти такой же квартире, как у Вити с Аней, только обклеенной нравоучительными плакатами, поэтому Витя первым делом ринулся в комнату мальчишек...

Обрюзгший косматый субъект лет сорока мрачным взглядом следил за прохаживающимся перед ним усатым лейтенантом, попадавшимся Вите и наяву. У стенки напротив Вите привиделась жалкая бабешка, беспрерывно промокавшая тыльной стороной кроваво-пятнистой ладони раздувшуюся верхнюю губу, каждый раз проверяя, не посветлел ли отпечаток.

– Значит, вы пили вдвоем?
– уточняло усатое видение.

– А тебе завидно, что тебя не позвали?

Фантом лейтенанта приостановился, но ограничился совершенно детской мерой: с наслаждением дал щелчка в надежно защищенный космами лоб второго видения.

В призраке другой комнаты сидел призрак дамочки, ослеплявшей блеском золота на пальцах, в ушах, во рту. Он безутешно рыдал, пытаясь справиться с последствиями крошечным кружевным платочком. От ее носика и размытого накрашенного рта к платочку тянулась серебристая паутина прозрачнейших пленок и жгутиков: научно-популярный фильм "Ремесло стеклодува".

Призрак Юрки содержался в той комнате, которая в Витином доме была бы кухней.

Он сидел, откинувшись на диване, глаза безумно сверкали на бледной, как сыворотка, физиономии. В свитер его грязь была втерта так, словно его метров двести тащили по земле. На столе лежал прозрачный полиэтиленовый мешок, на дне и слипшихся стенках которого стыли какие-то желтоватые сопли.

– Вот, пожалуйста, клей "Момент", - дружески обратился к Вите новый лейтенант.
– А нам с вами ботинки нечем заклеить. Их трое было на площадке, но двое через чердак рванули, а этот лежал жмуриком.

От призрака Юрки призраки милиционеров требовали одного: назвать своих партнеров, и дело будет предано забвению: никаких протоколов, никаких сообщений ни в школу, ни папе с мамой по месту работы. ("Вон у тебя какие родители хорошие, а ты клеем дышишь, как гопник! Здоровые ведь уже парни, взяли бы бутылочку...")

Однако Юрка твердил не вполне еще твердым языком, что видел своих партнеров впервые в жизни.

– Они тебя бросили, а ты их выгораживаешь?
– как последнего дурня спросил его лейтенант.

– А что им, меня на себе тащить, когда уже менты... когда милиционеры поднимаются?

– "Менты"... Гляди, какой бывалый!

За "ментов" Витя еще раз врезал бы сыночку по сывороточной роже, но во сне не стоило лезть вон из кожи.

В сновидении пошли в ход всякие страшные слова: принудительное лечение, спецпэтэу, колония, штраф на родителей (этим Витю можно было испугать меньше всего), сообщение на работу...

Витя был наслышан и о принудительном лечении, где случайно залетевшие мальчишки заводят тесные связи с матерыми наркоманами, и о спецпэтэу, где новичков спускают в тумбочках по лестнице с пятого этажа, а при Юркиной склонности нигде не быть последним человеком - либо он прирежет, либо его прирежут... Поэтому Витя с магнетизирующей требовательностью посмотрел на тень Юрки (на такой риск нельзя идти даже во сне), но та принялась истерически колошматить себя в грудь и нетвердым языком, с завываниями выкликать, что лучше он пойдет в колонию, чем будет жить, зная, что он вломил...

Этот термин тоже не укрылся от внимания допрашивающих - они понимающе усмехнулись.

– Ты еще строишь из себя Зою Космодемьянскую!..
– заорал Витя (несколько даже утрируя свое бешенство, чтобы подладиться к видениям блюстителей порядка - и подладился).

– Не Зою Космодемьянскую, а Леню Голикова, - юмористически поправил фантом лейтенанта и прибавил строго: - Ты что, герой нашего времени?

– Нет, - потупился призрак Юрки.

Вите ужасно захотелось сообщить, что Юрка уходил вместе с улизнувшим Быстровым, но, разумеется, он не мог себе такого позволить даже во сне. И при всей своей перепуганной обалделости он ощутил глубинную гордость, что Юрка сохранил верность своим отвратительным друзьям.

Многажды повторенное слово "контроль" в конце концов раскрыло сердца милиционеров ("сознательности" они знали цену), и дело до следующего раза было предано забвению, а Витя наконец поверил, что все происходило наяву.

– Здоровски ты, папа, умеешь отмазываться, - робко, но не без восхищения сказал Юрка, когда они вышли во тьму.

Витя смолчал, чтобы не сорваться на членовредительство (каким ребенком он еще был в ту пору!).

– Но ведь все же хорошо кончилось?..

– Хорошо?!. А унижения мои?!.
– Витя наконец сорвался на оплеуху, но Юрка был начеку.
– А то, что ты занимался этой гадостью?!.

– Но интересно же попробовать!.. Ты говоришь - унижения... да перед ментами не такие, как ты, слюнтявку гонят - и то не считается унижение - это как охота, кто кого перехитрит. Ты еще скажи спасибо, что к Корзуну в отделение не повинтили - у него никто не отмажется!
– В Юркином голосе послышалось почтение.
– Даже ты. Если, может, потренируешься...

– Так ты что, дальше собираешься продолжать? В спецпэтэу хочешь?

– Ты их не слушай: колония, спецпэтэу... Туда таких загоняют, которых я сам стремаюсь! А то бы уже полмикрорайона в спецпэтэу отправили, все бы школы опустели... Ничего они не могут сделать!

Витя не знал на этот счет никаких точных законов, но генетически усвоенное чувство социальной беззащитности говорило обратное: сделать могут все, что захотят.

– А чего такого?
– рассуждал осмелевший Юрка.
– Все пробуют, а ты сразу такую панику устраиваешь! Вы с мамой совершенно не готовы к атмосфере двадцать первого века. А еще левые!

Политикой Витя в ту пору вовсе не интересовался и "левым" был лишь в том отношении, что верил в добрые наклонности человека, верил, что свободу употреблять во зло способны лишь отдельные волки да свиньи. Теперь же он знал, что человек способен быть хуже целой стаи волков и целого стада свиней: человек человеку очень даже может быть не волком и не свиньей аллигатором. И не какое-то там чудовище из подворотни, а самый обычный и даже симпатичный человек, с которым ты годами делил кров и стол. Человек такое существо, за которым нужен глаз да глаз, - так теперь Витя понимал человеческую природу. Человеческую породу.

Директриса престижной физматшколы походила скорее на доцентшу, чем на учителку. Ястребиностью глаз и ноздрей она заставляла забыть о некоторой расплывчатости ее фигуры.

– Если вы так и будете вытаскивать его из луж, он никогда не научится адаптироваться в обществе. Ума-то у него больше, чем нужно, - (уж в физматшколе-то знали, сколько его нужно), - но в социальном отношении... Щенков нужно бросать в воду - или плыви, или тони.

Наверно, в девяноста девяти случаях из ста так и следовало поступать. Но если сотым утонувшим может оказаться твой любимый сын... Витя же знал, что Юрку ставят на ноги только успехи, а от неудач он окончательно машет на себя рукой.

– Если вы его не заберете, - прожигала желтыми ястребиными глазами директриса, - мы найдем способ передать его в правоохранительные органы. Досье на него уже солидное, и за поводом тоже дело не станет.

– Но в середине года его никуда не возьмут, мы должны будем как-то объяснить...

– Это ваши проблемы. В вечернюю возьмут.

– Но с кем он там заведет знакомства?..

– Об этом нужно было думать раньше.

Выручила одна из опекавших Витю подчиненных - муж ее двоюродной сестры был директором школы на улице Подводника Семеняки. Теперь Юрка добирался до школы минут сорок и тем не менее ни разу не опоздал: в окраинной гопнической школе знали, что почем, и по пустякам не приставали - в таких условиях и Юрка не хотел наглеть. Математика - не мое призвание, рассуждал Юрка с просветленным взором, двадцать первый век будет веком химии и биологии, - и очень скоро биологичка признала его первым учеником в трех классах, а химичка вообще уверяла, что таких она не видела за всю свою предпенсионную карьеру. Витя скромно рдел, не решаясь признаться, что он всегда был уверен в хорошем конце. Почти всегда.