Чумные истории
Шрифт:
В небесной синеве Средиземного моря догорали последние солнечные лучи, шум волн, шуршавших о берег, ласкал слух двух усталых всадников, внимавших до сих пор только стуку копыт. Алехандро не видел моря с тех пор, как вернулся из Монпелье, и рад был снова его увидеть.
В Карбере они наполнили свежей водой фляги, купили про запас завернутой в крупные листья копченой рыбы, а перед закатом устроились на берегу и наслаждались рыбой с булками, которых Эрнандес припас без числа.
В отличие от испанца, который стихал, слыша о чуме, Алехандро
— Никогда, даже в медицинской школе, — признался он, — мне не доводилось слышать о таких жутких симптомах. Слухи наверняка приукрашены… Не могу поверить, что вдруг ни с того ни с сего на людей свалилась такая беда.
Немало повоевавший Эрнандес за годы в походах видел немало больных и тифом, и холерой.
— Я, конечно, рассказывал красиво, — печально сказал он, — но истина заключается в том, что война редко бывает красивой. Дело в том, что когда я травлю свои байки, то мысль о славных победах помогает забыть про ужасы и страдания. Если бы я так же часто вспоминал про болезни и кровь, то давным-давно свихнулся бы от тоски. Люди умирают, и от болезней не реже, чем от меча.
Алехандро видел, что эти мысли гнетут испанца, он стал молчалив и угрюм, и от его привычной беспечности не осталось следа. Солнце опускалось все ниже, и старый вояка поднялся, набрал высохшей травы и развел небольшой костер, чтобы отвоевать у темноты еще один светлый час.
Спать они улеглись на пляже, постелив попоны на мягком песке, и уснули, убаюканные ровным шумом моря. Алехандро проснулся при первых лучах солнца, выглянувших из-за горизонта. Морские птицы тщетно старались перекричать утренний прибой и надрывались так, словно хотели разбудить самого Господа Бога.
Прикрыв глаза от солнца рукой, Алехандро повернулся, ища Эрнандеса. Тот стоял в море и умывался в прохладной соленой воде. Он увидел Алехандро и замахал рукой, зовя к себе. Юноша, закатав штаны, прошелся вдоль кромки, радуясь своим ощущениям от воды и песка, струившихся между пальцев. Он вернулся, снял одежду и побежал купаться.
Какое-то время оба плавали и плескались беспечно и беззаботно. Эрнандес снова забыл о прошлом, а юный друг его, наоборот, будто вернулся в то время, когда не был беглецом. Никто из них не мог ясно выразить тот страх, который незваным вторгся в их жизнь. Страх тянул под ложечкой, он поселился глубоко внутри, стал постоянным спутником. Оба они понимали, что эти краткие минуты счастья — как предвестники бури, которая еще не готова явиться и таится от глаз.
Песок был плотный, лошади шли по нему легко, и потому они ехали вдоль кромки воды, покуда была возможность, радуясь холодным брызгам прибоя, и выбрались на дорогу, щадя Конские ноги, только когда пляж стал каменистым. Двигались они быстро, и, зная, что после Перпиньяна пресной воды они не найдут, Эрнандес хотел до ночи прибыть в Лангедок, в город Нарбон.
В Нарбоне они узнали, что чума достигла Генуи. То, что болезнь добралась до главного порта здешнего побережья, не удивило Алехандро. Чумной корабль принадлежал
компании в Генуе, и генуэзский галеон отвез туда зараженный груз. Примерно через неделю после его прибытия, когда экипаж уже сошел на берег, несколько человек заболели той же болезнью, что матросы на корабле-призраке. Все, кто был тогда на стоянке в Генуе и взял там на борт груз, ушли в разные порты, включая Марсель, увозя с собой и невидимую причину болезни.Болезнь распространялась сначала среди гребцов, и они так и умирали в своих цепях. Страшную историю рассказывали про одного гребца, чудом не заразившегося, который много дней умолял его освободить. Он так и умер, прикованный к веслу, умер от жажды посреди разлагавшихся тел своих товарищей, потому что никто из экипажа не посмел приблизиться и принести воды.
Ночь они провели в Нарбоне, где нашли неплохую гостиницу со свободными комнатами. В этот вечер в трактире только и говорили, что о чуме, другие темы не шли на ум. Говорили тихо, встревоженно. В городке боялись, что загадочная болезнь, того гляди, доберется и до них.
Эрнандес и Алехандро, с вечера прикупив припасы, выехали с первыми лучами солнца. Путешествие их подходило к концу. Ехали они быстро, но теперь им нигде не хотелось задерживаться — до Монпелье при хорошей скачке оставался всего день пути.
На закате взмыленные лошади одолели последний пригорок перед воротами древнего монастырского города, где в учении прошла часть юных лет Алехандро.
— Как хорошо я все помню, — сказал он Эрнандесу. — Хотя здесь все здорово переменилось! Вон там был пустырь, а теперь дома. А вот эта улица не была вымощена!
Они подъехали ближе к центру города, и Алехандро указал на дом, где обитала известная еврейская семья, у которой он жил, пока учился.
— Наверное, мне нужно к ним заехать, — задумчиво проговорил он.
Монпелье был частью его жизни, частью счастливого прошлого. Он неожиданно ощутил боль, и ему захотелось коснуться чего-то знакомого.
— По-моему, было бы лучше этого не делать, — рассудительно сказал Эрнандес. — Разве только у тебя нет причин бояться, что тебя найдут.
Алехандро отвел глаза, и вопрос отпал сам собой. Молча они проехали мимо. Чуть погодя, завидев на той же улице первые здания университета, Алехандро вновь разволновался.
— Еврей здесь может учиться и не бояться нападок из-за того, что он еврей, — сказал он. — А ведь университет основан монахами. Та семья, в которой я жил, присматривала за мной днем и ночью, так что здесь я не занимался ничем, кроме учебы. Теперь мне жаль, что я не нашел времени узнать больше про этот город.
Они проезжали по людным улицам, где все были заняты делом. Путешественники хотели скорее найти ночлег и спрашивали у прохожих, где лучше остановиться. Чаще им отвечали вежливо, однако не раз выслушивали рассеянно и, быстро извинившись, спешили уйти. Алехандро, который редко говорил по-французски, владел им неважно, но Эрнандес знал язык еще хуже, и потому Алехандро приходилось слушать и говорить за двоих.
Когда наконец они устроились, Алехандро спросил у хозяина о причине суеты в городе.