Чумовая попаданка в невесту

Тьфу ты. И тут тётка Анфиса… Как же мне выбраться из этого поселения? Разве что только ночью? Ведь пойдут же они спать когда-нибудь! Даже самые сумасшедшие волонтёры и реконструкторы когда-то спят. Разве не логично?

– Я же говорила, – удовлетворённо выдохнула Прошка, у которой вот очень заметно упала тяжесть с плеч. Всем своим видом она выражала обиду за недоверие, гордость за охранника, счастье, что я осталась в пределах двора. – Пойдём что ли, глянем на телёночка, а?

– Отстань! – рявкнула я в сердцах, злая на всех этих придурков. Домой хочу, блин! Не хочу здесь оставаться! Хочу вымыться, раскиснуть в горячей ванне, сожрать в одну морду целую шарлотку с клубникой, как раз акция в «Пятёрочке» рядом с домом… Поплакаться Матюше на свои идиотские приключения… Что они меня без трусов оставили… Вообще, хочу увидеть Матвея и обнять его, прижаться носом к плечу, вдохнуть запах его свитера, да чтоб на щеке отпечатался вязаный узор…

Аж взвыть захотелось. Заорать, чтобы меня услышали снаружи. Чтобы вызвали полицию, МЧС, армию, спасателей… Блин, в двадцать первом веке удерживают человека против воли в каком-то идиотском киношном городке! А я разве боюсь их? Я ничего не боюсь, меня папа воспитал так, чтобы бороться за себя и свою жизнь!

Эх, в шубе неудобно, но ладно… Я бросилась в сторону от молодца с дубинкой, мимо Прошки, прямиком к воротам, к свободе. Девчонка ахнула, парень крикнул что-то, и тут снаружи раздался странный ревущий звук. Словно… В рог трубят? В настоящий, мать его, рог. Да ещё так… Требовательно. Почему-то именно это слово в голову пришло. Спешат. Кто? Зачем? Откуда?

Охранник, стоявший на верху сложной конструкции ворот, крикнул что-то, чего я не разобрала, снаружи ответили тем же воплем, и ворота громко заскрипели, створки поехали в стороны, я на несколько мгновений увидела чистую белую равнину, утоптанную дорогу в снегу, редкие скелеты деревьев там и сям… А потом приезжие закрыли вид, я услышала, почувствовала, почти физически – лошадиный пот, запах немытых тел, запах… адреналина? Возбуждённые и в то же время усталые всадники заполнили двор, в котором до того было сравнительно тихо. Они ворвались, как завоеватели, которым не дали отпор. И в этот момент я поняла. Я осознала.

Никакой это не двадцать первый век.

Это она и есть, древняя, мать её, Русь.

А ещё я поняла, совсем краем мозга, что все эти лошади чуть не сшибли меня с ног, что дружинник вовремя оттащил меня за ворот шубы и что теперь я сижу голой жопой в снегу. И что мне, блин, холодно!

Из сугроба сразу и не вскочишь, поэтому пришлось ворочаться, извиваться, чтобы подняться на колени. Снег набился под юбки, припекая ляжки, я задрала подол, пытаясь стряхнуть его с ног, и услышала громкий смех. Прошка тут же кинулась ко мне, оправляя платье, зашипела:

– Да ты что, боярышня, совсем умом рехнулась! Смотрят же!

Блин, блин, блин! Что там делали с оголившимися девушками на Руси? Предавали анафеме? Сжигали? За что мне всё это? Чем я заслужила такой кошмар?

– Снег же! – попыталась объяснить Прошке, но та не слушала:

– Ты же боярская дочь, потерпишь! Тем более, перед таким гостем! Срам!

Я подняла глаза на ближайшего всадника. Тот не хохотал, ухмылялся, снимая перчатки с рук, а потом спешился, спрыгнув в снег. На меня полетели комочки грязи из-под его сапог, и я машинально принялась стряхивать подол шубы. Но застыла, видя, как мужчина подходит ко мне. Увидела совсем близко его лицо – смуглое, обветренное, изрезанное морщинами по лбу и у носа, услышала насмешливый хриплый голос:

– Как же ты выросла, Евдокия! А замашки детские остались.

Сглотнув, я вскинула голову и ответила сипло:

– Я Богдана.

Едва удержалась, чтобы не сказать «Яна»…

– В крещении Евдокия, язычница твоя нянька! Что же, едешь на смотрины?

Он бесцеремонно ухватил меня ледяными пальцами за щёки, повернул лицо направо-налево и цыкнул:

– Вы-ы-ыросла! Лицо не белишь, не румянишь? Зря! Была бы красавицей, а так… Чисто девка дворовая.

И отвернулся от меня, махнул рукой:

– Устраивайте лошадей и отдыхайте! Ты, накорми животину! Ты, малец, беги к воеводе, сегодня пировать будем!

Мужчина схватил своего коня под уздцы, тот фыркнул, попятился, дыша клубами пара, а приезжий засмеялся:

– Но, но, не балуй! Сейчас охолодишься.

И повел его к постройкам в глубине двора. Я дёрнула застывшую в благоговении Прошку за рукав:

– Это кто?

– Дядька твой, батюшки тваво брат. Боярин Яромир.

Глава 3. Степь да степь кругом…

Она была бескрайней, эта степь. Вот так – без конца, без края, без горизонта даже иногда. Мы ехали всю ночь. Как объяснила мне Прошка, это потому что в Борках больше запасов лунного камня, который активен в тёмное время суток. А камня солнечного мало, всего несколько перстней в обозе, посему и ездить днём опасно. Всадники-то отобьются и от разбойников, и от зверья, а вот сани неповоротливые, лошади медленные, да и вообще обоз – лёгкая добыча.

Мы с девчонкой сидели в глубине вторых саней, на мягкой и тёплой соломе, в шубах, в шапках, укутанные по самые носы и накрытые медвежьим тулупом. Он был неподъёмным, давил и грел, как печка. Я спала, изредка просыпаясь от толчка полозьев на камушке льда или от свиста возницы. И, открыв глаза, видела заснеженную степь, дальнюю полосу леса и тёмные пятна лошадей. Дружинники скакали впятером: четверо по бокам и один сзади. Этого замыкающего я уже знала – именно он не позволил мне выйти из городища, а потом повалил в сугроб.

Ещё была свита дяди Яромира. Но те держались особняком, часто отдалялись от обоза, потом возвращались. Мужчины там были хоть куда, все как на подбор, однако с охраной из Борков не дружили. Пировали у воеводы весь день, отсыпались, а вечером уже были готовы к отъезду.

Я тогда не сразу поняла, что происходит. Когда Яромир по-хозяйски завалился в зал с лавками и столом, сбросив на него оружие и перчатки, то развалился у стены и велел прибежавшей служанке:

– Собери-ка на стол для меня и моих ребят, а ещё выставляй мёда да пива! И вина не забудь, я знаю, что у братишки в кладовой есть десяток бутылок из Бизентии!

Я смотрела на него от двери и не могла понять, почему этот человек ведёт себя так по-хамски. Ну, брат моего, то есть, Богданушкиного отца, который, как я поняла, недавно умер от лихорадки. Температура высокая, что ли, у него была? Но Яромир вроде как должен иметь свой собственный город, поместье типа моего, чего же тут искать припёрся? Уж наверняка не визит вежливости.

Наклонившись к Прошке, я шепнула ей на ухо:

– Пойдём в коридор, поговорим.

Мы выскользнули в сени, присев на старый сундук, и я, проводив взглядом всполошённую девку в сбившейся налобной повязке, спросила:

– Чего он тут распоряжается? У него права какие-то есть или что?

– А ты, голубушка, совсем ничегошеньки не помнишь? – ужаснулась девчонка, приложив ладошки к щекам. – Ох, гаданье проклятое!

– Ты не стони, а отвечай по существу! – строго прервала я Прошку. Уже поняла, что ей дай только поныть и поплакать над тяжкой судьбой, весь день будет упоённо этим заниматься.

– Какому такому существу? – девчонка снова попыталась уйти от ответа, но получила мой фирменный сердитый взгляд, вздохнула и начала рассказывать: