Чурики сгорели

Лучше бы я не говорил Вовке про все про это. Он только расстраивается. Я рассказывал ему в надежде, что услышу в ответ: «И мы у себя в отряде сделаем так же». Но Вовка воспринимает иначе. Он беспрестанно сравнивает.

— Разве у нас так? У нас так не бывает. Класс — это отряд. В нем четыре звездочки. Каждые четыре дня звездочка, на большой перемене, проводит свое мероприятие. У нас и график такой висит — кто за кем. Ну, был я командиром звездочки: посмотришь на график — скоро твоя очередь подходит. А что проводить? Опять про правила уличного движения рассказывать? Иногда какая-нибудь звездочка игру придумает. В звездочке десять человек, они только десятерых из класса и вызывают на соревнование. Остальные не участвуют, сидят и смотрят…

А вот еще. Одна звездочка решила показать, как надо за столом сидеть. Еды принесли, расставили. А за стол посадили только отличников. Только их одних…

Вовка говорил долго, и я, честно говоря, растерялся. Мне стало худо, худо потому, что еще никогда не приходилось слышать такую горечь в словах сына. Я понимал, но лишь умозрительно, что Вовке не миновать переживаний, они ждут его, но не теперь, а когда станет взрослым. А он переживал сейчас и рассуждал, как взрослый.

Как же исправить настроение сыну, как встать на пути его разочарования, переубедить? Сам затеял эту игру, а теперь не знаю, как поступить. Может быть, поспорить с ним? Сказать, что у нашей пионерии очень много интересного, несмотря на отдельные недостатки? Сказать, наконец, как важен… сбор макулатуры? Да пропади она пропадом, эта макулатура! Что за наказание такое: как только заходит разговор о делах сегодняшних пионеров, так обязательно на языке вертится эта макулатура, будто нет ничего увлекательней, как собирать ее. Лучше напомнить о красных разведчиках и походах по дорогам славы отцов.

Но не стал я напоминать сыну и о красных разведчиках. Я просто понял, что Вовка есть Вовка, а не какое-нибудь среднеарифметическое, каждая минута — это минута Вовкиной жизни, и он хочет, чтобы были заполнены не чьи-то минуты, а его. Попробуй-ка успокой его тем, что кто-то, где-то ходит в походы. Ему от этого не легче, он-то не ходит. Напомнить лишь для того, чтобы не делал обобщений, чтобы не казалось вокруг все плохо? А ему и не кажется, он если и делает обобщения, то лишь о том, что вокруг все хорошо, а у него в отряде плохо, потому и переживает.

«КТО, КАК СОНЯ, ДРЕМЛЕТ…»

И все-таки надо было что-то сказать сыну. Я неуверенно напомнил о «Пионерской правде».

— Это же твоя газета. Там пишут о том, что могут и должны делать пионеры. Ты читаешь ее?

— Читаю. Только не всегда, — признался Вовка. — Там же рассказывают о тех, у кого все хорошо. Ее взрослые для нас делают. Они узнают о чем-нибудь новом и пишут. А вот о таких, как наш отряд, где ничего нет, ничего и не пишут.

— Вовка, а если бы тебя назначили редактором «Пионерской правды»?

— Меня?

— Тебя.

— Ты все шутишь, папа.

…Выпускать первый пионерский журнал, да не какой-нибудь рукописный, а отпечатанный в типографии, решили всё те же пионеры 1-го Краснопресненского отряда. Они и назвали его «Барабан». И хоть издателем журнала намеревался быть всего лишь один отряд, задачи его мыслились грандиозными. «На зов „Барабана“ все дети рабочих соберутся и пойдут ровными рядами, разливаясь большим потоком по всему земному шару и создавая везде отряды юных пионеров. Журнал „Барабан“ будет являться громким призывом к работе и объединению». Миша Стремяков и его друзья мыслили не иначе как в масштабах планеты. А пионер Женька Крекшин даже стихи по этому поводу сочинил:

Эй! Кто, как соня, дремлет,

Не будь бездельником, встань!

Город, село и деревню

Будит наш «Барабан»…

Сегодня в Библиотеке имени В. И. Ленина получить номера журнала «Барабан» не так-то просто, чаще всего они заняты. Ученые, педагоги, писатели изучают по его страницам начало пионерского движения. Еще бы! Я не знаю другого издания, которое бы так точно передало эпоху, да еще с непосредственностью мальчишек. Очень важным документом стал этот журнал. А как появился журнал на свет, рассказывал его главный редактор Миша Стремяков. Рассказывал через год после выхода первого номера, когда редакция праздновала свой скромный юбилей.

«Редколлегия была составлена из ребят-комсомольцев, которые раньше никогда не слыхали о том, как издается подобный журнал. Журнал был настолько необходим, что нам приходилось ни перед чем не останавливаться и добиваться издания журнала… Хорошо помню 12 марта 1923 года. Осторожно вхожу в контору типографии „Красный пролетарий“ и спрашиваю:

— Где можно видеть заведующего товарища Бокова?

— Боков здесь, — слышу сзади басистый голос.

Оборачиваюсь и вижу человека среднего роста, в очках, с очень строгим лицом.

Я немного было пал духом. Рядом ребята шепчут:

— Ну вали, не подкачай!

— Я из райкома, пришел с вами поговорить об издании детского журнала…

Внимательно выслушав, заведующий спросил меня:

— А как дело обстоит с финансами?

Я не смутился и начал говорить совершенно с другого конца о необходимости организации детского журнала и необходимости поддержки его со стороны рабочих организаций.

На это он мне ответил:

— А хозрасчет, батенька, забыли?

Я было начал снова, но он меня остановил, протер очки, улыбнулся, взял меня за руку и…

— Конечно, товарищ, журнал для наших ребят нужен, давайте материал, будем работать, выпустим немного, а потом сочтемся.

6 апреля 1923 года вышел первый номер.»

Потом вышел еще один. Журнал продавался по три копейки^[9], а себестоимость его была 12 копеек. Девять копеек убытка на каждом экземпляре грозили разорением. Пять месяцев ждали пионеры следующего номера. А в октябре 1923 года Московский комитет партии поручил издательству «Московский рабочий» выпускать журнал. И журнал выходил регулярно, был очень веселым, часто просто озорным, а потому любим пионерами.

В редакции ценили шутку. Ребята охотно подсмеивались над собой, иногда и над журналом:

Журнал пикорами играет,

Журнал изменчив, как судьба,

То по уездам рассылает,

То не пускает никуда.

Ребята писали в свой журнал, писали то, что думали, и представали на его страницах такими, какими были. Часто по-мальчишески категоричными:

«Ребятки! Пора бы покончить всем пионерам и пионеркам участвовать и самим устраивать танцы. Пионеры не должны заниматься флиртом и ухаживанием, а танцы служат только для этого. Если некоторые говорят, что танцы развивают ребят физически, то пусть лучше, когда им захочется танцевать (т. е. физически развиваться), сделают несколько гимнастических упражнений, и это гораздо будет полезней для нашего здоровья и целей будет обувь. Во-вторых, когда танцуют, то поднимают пыль, которую мы вдыхаем в легкие и которая, в них осаждаясь, впоследствии вызывает чахотку. Долой танцы!»

Бывали и очень грустными. На станции Ховрино умер мальчик Полик. Пионеры хоронили его. Говорили речи над могилой и написали о своем друге в журнал:

«Полик состоял в звене „Красный паровоз“. Он был преданный пионерскому делу товарищ, и звено дало ему имя „Коммунар“. В Полике-коммунаре жил здоровый пионерский дух, но у него было слабое сердце, и оно не выдержало охватившей его болезни. Мы хороним нашего юного товарища, оставившего нас на двенадцатом году своей жизни, и склоняем над ним наше пионерское знамя. Вместе с тем мы клянемся продолжать наше пионерское дело, в котором он принимал такое славное участие. Мы клянемся добиться вместе со старшими товарищами осуществления коммунистического строя, который принесет счастье детям и всем трудящимся. Тогда не будут выходить так рано из наших рядов наши боевые товарищи, как выходит товарищ Полик-коммунар».