Чувства и вещи

Но есть вопрос, от которого мы уйти не можем. Что изменилось в человеке, что осталось неизменным? Даже уяснение его, не говоря уже о более или менее полном ответе, требует от автора и читателя попытки «глобального взгляда» на исследуемые нами явления.

7

В первой главе этой книги я познакомил читателя с философическим намерением ряда современных западноевропейских мыслителей «повернуть колесо» и возвратить нас к «несравненному XIII веку». С этим намерением соседствует в сегодняшнем же мире желание более опасное — потому что оно реально осуществимо — «раскрутить колесо» безоглядно и бездумно, обрывая нити, незримо соединяющие поколения, разрывая живую ткань традиций, разбазаривая с нарастающей центробежной силой человеческое…

Вот небольшой документ — отрывок, из не публиковавшейся у нас записи дискуссии западных писателей-фантастов, который может показаться несколько экстравагантным, но тем не менее точно отражает определенные современные умонастроения:

Хейнлейн. В моей книге «Дитя науки» я создал мир, где каждая пара устраивается так, чтобы получить наилучшее потомство, основывающееся на генетическом капитале родителей.

Жак Бержье. Эта утопия одобрена с научной стороны Жаном Ростаном, а он строгий судья. Книга «Дитя науки» написана до расшифровки генетического кода, но остается верной. Когда техника изучения хромосом под микроскопом усовершенствуется, «лучший из миров» Хейнлейна может стать действительностью. Но каковы будут критерии отбора?

Вильям Тенн. Появятся, конечно, различные школы в генетической архитектуре. Функционалисты уверят родителей в необходимости создания полезных членов общества. Футуристы будут ратовать за детей, способных адаптироваться в культуре будущих двадцати лет. Романтики будут стоять за рождение гениев или по крайней мере высокоталантливых людей. Будут стили существ, как есть стили одежды или домов…

Рей Бредбери. Я хочу сказать: а любовь, где же во всем этом настоящая, простая и душераздирающая человеческая любовь?

Жак Бержье. Хорошо, хорошо, спасибо!

Это — респектабельная игра объевшейся редкостными лакомствами фантазии. Это — экстравагантные моменты видения будущего фантастами. (Бесхитростно-детский вопрос Р. Бредбери о любви похож на полевую ромашку, занесенную нечаянно ветром в оранжерею, где царственно никнут в дурманящих испарениях экзотические растения.)

Но не менее странным выглядит мир, существующий реально, — сегодняшний Запад, и в понимании не фантастов с неизбежной для них эксцентричностью мышления, а людей, чей взгляд должен отличаться трезвостью и точностью, — философов и публицистов.

«…Полупарализованное общество, — пишет Дуилио Паллоттелли в журнале „Эуропео“, — неспособно найти выход из лабиринта, в который его завела высокоразвитая культура. Утрата коммуникабельности, все возрастающая зависимость от различных машин, социальная неразбериха и страх, ставший сейчас единственной несомненной чертой современного человека, способствует все большему отчуждению личности».

В малоутешительном этом выводе, бесспорно отражены реальные черты кризиса цивилизации современного Запада, где отмеченное более ста лет назад Марксом отчуждение человека от им же созданных богатств достигло трагического напряжения. Но итальянский публицист склонен абсолютизировать «ситуацию лабиринта», возводя ее в ранг общечеловеческого, мирового мифа, где в образе Минотавра выступает электронно-вычислительная машина, а в образах обреченных юношей и девушек — сегодняшние человеческие личности. Подобное мифологическое мышление с его любовью к тотальным обобщениям — резкая особенность мышления современных буржуазных философов, рассматривающих последствия бурного развития науки и техники в полном отрыве от социальных условий, как нечто фатальное, роковое.

Встреча человека с иррациональной мощью им же созданной техники похожа у них на встречу человека с Роком в античных трагедиях и мифах, с той весьма существенной разницей, что там герой погибает, утверждая человеческое достоинство, познавая полнее себя и мир, а тут он достоинство утрачивает начисто — во власти страха, сомнений, недоверия к себе и миру — в тот самый, казалось бы, патетический момент, когда, по словам того же Дуилио Паллоттелли, «достигает самых высоких вершин познания».

Автор статьи в журнале «Эуропео» рассказывает о результатах исследования острых депрессий, полученных американским психиатром Юджином Пэйклом, который решил обнаружить зависимость неврозов, нервного истощения современных людей от тех или иных жизненных ситуаций.

«Эти результаты, — пишет Паллоттелли, — оказались совершенно неожиданными и, хотя они еще не окончательно обработаны, позволяют заключить, что человек в конечном счете менее сложен, чем думалось раньше…»

Иными словами, наивно заблуждались Софокл и Данте, Рембрандт и Л. Толстой, Бетховен и Достоевский: человек менее сложен, чем им казалось. И выявилось это именно сегодня, в кризисной «ситуации лабиринта», куда завела человечество «высокоразвитая культура».

Что же это за результаты, развенчивающие легенду о человеке как о микрокосме? Суть их в том что на состояние индивида воздействуют не широкие общечеловеческие, общемировые факторы (в наши дни — возрастающая зависимость от техники утрата коммуникабельности и т. д.), а более мелкие — «невзгоды личной жизни». Самое любопытное в исследовании американского ученого — шкала жизненных ситуации, вызывающих нервные депрессии, которую и публикует Паллоттелли в журнале «Эуропео». Коэффициент значимости ситуаций выражен в цифрах, выведенных на основе отсчета от 0 до 20 В этой оригинальной шкале нашли отражение ситуации бесспорно трагические, например утрата близких людей и мы их касаться не будем. Рассмотрение ее начнем с пункта под номером 12 — «потеря особенно дорогой и любимой вещи»; по двадцатибалльной системе она оценивается в 14,07. Перед тем как рассмотреть ситуации, которые помещены ниже этой отмеченной нами черты (в книге о чувствах и вещах, видимо естественно избрать точкой отсчета именно утрату дорогой и любимой вещи), хочется попросить читателя оживить в памяти ряд шекспировских ситуаций.

Итак, Шекспир в меняющемся мире.

«Потеря особенно дорогой и любимой вещи». У Сильвии и Жерома — героев романа Перека не было вещей недорогих и нелюбимых.

Что это за «потеря» и что это за «вещь», скрывающиеся за относительно высокой цифрой 14,07? Может быть, потеря… платка Дездемоны? Но нелепо же подобную — катастрофическую — потерю, которая ломает человеческие отношения и судьбы, ставить ниже «вызова в суд» (15,79), «увольнения с работы» (16,45) «серьезного экономического затруднения» (16,57) и даже развода (16,18), потому что потеря платка в трагедии Шекспира повлекла гибель героев. Трезвомыслящие люди возразят мне, возможно, что, хотя в наши дни драмы ревности и не отошли в небытие, носовые платки теряются совершенно безбурно. Но в том-то и дело, что у Шекспира платок Дездемоны не вещь, а чувство. И Отелло безумствует именно поэтому. Потери «особенно дорогой любимой вещи» в мире Шекспира не существует вообще. Это мир великих страстей. Он раскрывает перед нами не «личные невзгоды», а великие, общемировые, социальные конфликты.

Ниже «потери особенно дорогой и любимой…» идет в таблице Юджина Пэйкла «расторжение помолвки» (13,23). У Шекспира подобная ситуация исследуется в трагедии «Троил и Крессида» и в комедии «Конец — делу венец». И потрясает она сердца героев не на тринадцать целых двадцать три сотых, вызывая взрыв страстей, равный взрыву стихии в сцене бури «Короля Лира».

Опустимся еще ниже… «Переезд в другую сторону» — 11,37. Думал ли при этом сегодняшний американский исследователь о Ромео, покидающем Верону, или о той же Крессиде, покидающей Трою?..

И наконец, последняя ситуация, оцененная наиболее низко — 4,53: «помолвка сына или дочери». Мы помним хорошо, чем окончилась помолвка Джульетты с нелюбимым ею Парисом…

Шекспир в сегодняшнем мире выглядит весьма странно и даже комично… А может быть, наоборот, выглядят комичными, а точнее, трагикомичными результаты, полученные Пэйклом?

Незадолго до опубликования их была издана в Англии, а потом и у нас, на русском языке, книга которая так и называется: «Шекспир в меняющемся мире»; состояла она из статей видных западных литературоведов-марксистов. Нестареющую суть идей и образов великого драматурга они доказывали тем, что его герои живут «полной жизнью на планете» где многое так же ново, как «желтые нарциссы» (один из любимых шекспировских образов) «Шекспир, — отмечает В. Джон Карнан, — вовсе не намеревался подсчитывать, сколько раз зевнули муж и жена, ведущие совместную жизнь…» (в терминологии Юджина Пэйкла — «невзгоды личной жизни»). Духовное богатство личностей, подлинная гармония зависят «от совместных свершений и стремлений индивидуумов» в освоении исполненного потрясающей новизны мира. Это делает Шекспира великим нашим современником, напоминает английский литературовед-марксист. Современником, добавим от себя, не неврастеников, послуживших подопытным материалом Юджину Пэйклу, не рабов «магии техники» и «могущества вещей», а тех, кто одушевлен идеями переустройства мира и потрясаем его непрерывной новизной, кто отдает лучшие силы созиданию будущего.

Будущее… В понимании ряда западных буржуазных мыслителей оно выглядит не менее фантасмагоричным, чем в воображении писателей-фантастов.

В том же «Эуропео» опубликована статья Джулиано Феррьери «Человеческому разуму угрожает опасность».

«С каждым днем ритм нашей жизни становится все более напряженным, лихорадочным. То и дело слышишь: „Скоро мы все сойдем с ума“, „Чем все это кончится, куда заведет нас такая жизнь?“ Это не общие места, не пустые фразы, а элементарная реакция на вполне определенную опасность, которой сегодня начинает уделять все больше внимания официальная наука. Жить в ускоренном темпе означает испытывать на себе действие непрекращающихся перемен. Сегодняшнее общество недолго пользуется вещами и очень скоро заменяет их или выбрасывает, люди меняют местожительство и квартиры, отбрасывают и так же быстро меняют даже собственные идеи, друзей, мужей и жен… На финише этой гонки нас ждет коллективное безумие».

Далее Джулиано Феррьери сообщает, что человека, который дал этому недугу образное название «шок будущего», зовут Элвин Тоффлер, статья в «Эуропео» и написана ради того, чтобы познакомить массового читателя с мыслями этого американского социолога.

«Раньше, — утверждает Тоффлер, — новые стадии эволюции общества совершались относительно медленно, позволяя человеку сознательно адаптироваться в новых неспешно меняющихся условиях бытия, сейчас же из-за быстроты, с которой меняется мир — вещи, идеи, шкала ценностей, — подобная бессознательная адаптация невозможна…»