Чувство времени
Шрифт:
— Не знаю, — глухо ответил я. — Наверное. Бессилие и вину.
— Да, — голос мага походил на эхо.
— Я думал, ты привык терять… — я имел в виду то, что прошло как-то стороной от меня, когда гиб тот, привычный мне мир из моего прошлого.
— А ты думаешь, к этому можно привыкнуть?
Эти слова повисли между нами тяжелым упреком.
— Я так тороплюсь — не могу стерпеть. Хочу как можно быстрее поговорить с Северным, но не слышу его.
— Я вообще ничего не слышу. Жизнь будто остановилась.
Мы взбежали по лестнице между каменными домами, и я подумал, что сейчас не отказался бы от любого
— Что произошло на Сторожевом? — пытаясь занять себя, тихо спросил я.
Мастер снова, как и на борту Эстоллы, дернул головой, потом невесело отозвался:
— Корабль, на который ты поднимаешься, рано или поздно оказывается на дне.
— Совпадение, — отрезал я. — Ты тоже был на Бегущей и Эстолле.
— Я был еще на двух десятках других судов, — парировал Мастер.
— Не уходи от темы…
— Да нечего рассказывать, — он еще ускорил шаг. — Сторожевой — хитроумная ловушка. Остров весь пронизан разветвляющимися ходами и изнутри гораздо больше, чем снаружи.
— А поподробнее?
— Не знаю, — он помолчал, подбирая верные слова. — Это похоже на клубок времени и пространства. То, что я видел, просто не может уместиться под маленьким каменным островком с маяком на хребтине. И время… Мне казалось, мы с Мархаром ходили там не так уж и долго, может быть час… а когда я вышел, прошел целый день.
Я молча ждал продолжения. Вопросы задавать не хотелось: все, что крутилось на языке, было глупостью и могло помешать магу сосредоточиться.
— Сухие, кажущиеся давно заброшенными коридоры, освещены факелами. Десятки факелов, но кто их зажег? Они вставлены в старые, покрытые ржавчиной железные крепежи, сделанные на редкость грубо. Чадят, оставляя на стенах пятна сажи, и воняют. Коридоры сходятся и расходятся, стены неровные, со сколами и трещинами. Проходы полны ловушек. Делаешь шаг, а под ногой внезапно появляется провал. Внутри него пустота, именно так сгинул Мархар — оступился, когда внезапно притух огонь. Прости, но я не рискнул прыгать следом, пока во всем не разберусь.
Ну а потом я вышел в залу, огромную залу…
— С провалившимся потолком, — закончил за него я. — И песок медленно поднимался вверх, оборачивая время разрушения вспять.
Мастер резко остановился, посмотрел на меня пытливо. Частые зарницы очерчивали его напряженное, встревоженное лицо.
— Я был там, похоже, — усмехнулся я. — Когда пошел вслед за Беллиной, пытаясь ее спасти. Сперва мне казалось, что так выглядит забытье, сплетение мыслей и чувств угасающего разума, потом я наткнулся в центре того клубка на ведьму. А теперь ты хочешь сказать, что это место существует?
— Я совсем не уверен, что увиденное мною существует в нашем мире, — маг вздохнул и сдвинулся с места, но шел теперь куда медленнее, будто ему стало трудно двигаться. — И ведьмы я там не нашел. Риана должна была быть там, чья еще ворожба могла так искалечить несчастный камень?
— Что ты видел через пролом в своде? — полюбопытствовал я, пытаясь сравнить то место, где побывал Мастер со своими воспоминаниями.
— Небо, что же там еще могло быть?
— День или ночь?
— Туман. Да какая разница? —
маг был раздражен. — Гораздо больше меня волнует, что это было на самом деле!— Может, кусок моего мира? Ведь уже было так, когда Форт встал поверх Святовяща…
Мастер молчал, и я продолжал, ободренный его размышлениями:
— Возможно, вы что-то сделали не так, когда смещали границу; возможно, не весь разрушенный мир остался по ту сторону, а часть попала сюда, и ведьма, должно быть, нашла его.
— Ну, конечно! — все раздражение Мастера вылилось в желчном сарказме его слов. — А еще нашла знания, о существовании которых мы даже не помышляли! Ты же понимаешь, что стрелы, которые чуть не накрыли Эстоллу, были посланы с берега?
— С очень далекого берега, — согласился я спокойно, подавая магу пример. — И я почти уверен, что видел тех, кто послал их. Лучники и предводитель находятся сейчас по ту сторону гор, Мастер. Это огромная армия…
Маг шипяще выругался, пользуясь сразу тремя языками, потом, выдохнув, спросил:
— Горцы?
— Кочевники, наверное, я плохо видел.
— Надо было лучше смотреть, — передразнил меня Мастер. — Значит, ты был прав, и на Инуар идут войной.
— Или на нас…
— Плевать, я сожгу их в дыхании дракона! — маг ругался по привычке, его гнев все нарастал. — Колдуны с Тура, дракон, оторвавшийся от смотрящего, водяные змеи, теперь еще это! Ненавижу!
— Не хочешь со мной поделиться тем, что увидел сквозь время? — спросил я, вытерев первую каплю, упавшую из облаков мне на лицо. Слава Высшим, эта душная ночь наконец разрядиться живительным дождем!
— Не хочу, — безразлично отказался Мастер. — Ничего такого, что бы стоило твоего внимания.
— Даже так? — я был разочарован. Все больше несказанных слов разделяли нас с магом, все дальше я отшатывался, натыкаясь на то, чего не хотел замечать.
— Ты же не счел нужным поделиться со мной тем, что сказал тебе водяной змей, — это тоже прозвучало равнодушно.
— Ты не спрашивал, — отозвался я, но дальше продолжать не стал.
— Чувствуешь? — пытаясь снова увильнуть, уточнил Мастер.
Я принюхался. Скользнувший вдоль тропинки, петляющей между камнями ветер принес запах разложения. Сократив путь, мы вышли на дорогу, ведущую к воротам города, который уже вырос перед нами. По-прежнему ни звука, ни движения, и только нарастает вонь, да бегут по небу беззвучные, не рождающие грома зарницы. Небо словно замерло, удержав в себе влагу.
Гулко прозвучали наши шаги по доскам моста, возвращая меня в то время, когда я, уже почти не помня себя, верхом на белом жеребце впервые въезжал в этот непонятный, полный незнакомой жизни город. Это было другое время и другой мир.
— Смотри вниз…
Я глядел.
На дне рва лежали раздувшиеся, истерзанные тела. Обрывки одежды смешались с плотью и костями, пустые глазницы пялились черными, выжженными провалами.
— Я видел поле брани после битвы, — глухо проговорил Мастер нараспев. Голос его будто повторял пророчество. — Я видел тысячи павших от мечей и стрел. Люди и лошади, сломанные копья и разбитые щиты. На черепах сидели вороны и выклевывали глаза, собаки и лисы растаскивали внутренности, а выжившие обирали мертвецов. Тем раненым, кто был все еще жив и мешал — своим и чужим — перерезали глотки и называли это милосердием…