Чувство времени

Странное положение занял Форт при своем появлении на землях Инуара, в том была правда. Он вырвал силой единственный морской путь и обширные земли вокруг, назвал их своими, а королеве Луретте оставалось лишь признать это. Чтобы заверить соответствующие документы, три года назад я посещал Серетили. Луретта просила меня о помощи и покровительстве в обмен на торговые пошлины и то, что навечно признает земли, и без того принадлежащие магам, землями Форта.

Это был странный договор, странное путешествие, в которое отправили именно меня, отмахнувшись от Инуара как от незначительной вши. Верховодящие в Форте маги считали, что любой, даже натянутый нейтралитет всяко лучше отчаянной вражды и не упустили случая ткнуть Луретту лицом в то, что она может лишь просить о покровительстве. Никакой политики, лишь демонстрация силы, и я подходил для этого как нельзя лучше. Что же, я был согласен на подобное и провел эту встречу так, как считал нужным.

Уверен, Луретта прочла все смыслы, которые я вкладывал в слова, даже то, что она находится на своем троне, пока это нам интересно. Как истинная женщина, Луретта приняла это к сведению, не более того. Главное, что она получила, это уверенность в торговле и в том, что Морской Бастион не интересуется оставшейся частью ее страны.

Нужно понимать, что Инуар представлял собой обширные равнины, ограниченные Горными Пределами. Отношения с горцами были натянуты, многие века Инуар терпел с их стороны и со стороны засушливых степей тяжелые набеги, но Луретте, принявшей государство от отца, у которого не было сыновей, а лишь две дочери, удалось создать шаткое равновесие межу недружественными народами. Но какой ценой? Я знал, но предпочитал не думать об этом, потому что в ход пошла чудовищная ложь, оскорблявшая в первую очередь меня.

Когда-то я излечил Каторину от смертельной легочной болезни в обмен на ее жизнь, и королева Луретта согласилась отдать мне девушку, зная, что та обещана другому, но умолчав об этом. Когда-то, чтобы скрепить союз Инуара и Горных Пределов, Каторина была отдана молодому горскому принцу Талию из рода Гранита, самого уважаемого и древнего племени гор.

Теперь мне оставалось лишь ждать того, что сделает королева. Было совершенно ясно, что горные племена не примут отказа, как и не поймут объяснений, почему королева была вынуждена переобещать свою сестру.

Со своей стороны по-другому я поступить не мог. Однажды Калороне сказал мне, что законы Форта одинаковы для всех. Если маг спасает человека, его жизнь переходит в распоряжение смотрящего дракона. Так было всегда, так должно было продолжаться, и я не хотел ничего менять.

Все это усложняло и без того натянутые политические отношения и положение обширного государства. К тому же я слышал, что степные кочевники, ушедшие вглубь своих равнин на многие годы, вновь вернулись и поднимаются, чтобы пойти войной на Инуар. Причины этого были ясны: в последние годы долгое лето было засушливым и жарким, а дыхание зимы, напротив, выжигало своими прикосновениями те крохи, что успели взрасти. На жухлых равнинах кочевникам было нечего есть, и голод гнал их на обжитые Инуаром земли. При этом я сомневался, что степные народы будут ослаблены этой затянувшейся борьбой за жизнь. Обычно, когда нет другого выхода, в ход идет беспощадная ярость, и эта ярость теперь грозила обрушиться на Серетили.

Подобные тонкости требовали повышенного внимания, но маги в последнее время все больше напоминали мне раздувшихся от самомнения царьков, которые уже больше ничего не желают, обуреваемые внутренними страстями.

Но я отвлекся.

Распрямившись, я тяжело вздохнул и зашагал вверх по лестнице.

— Зачем ты ждал меня, мальчик?

Над ступенями покатилось легкое эхо, и каменные стены вдруг приятно засветились, мягко, едва ощутимо пульсируя.

Прислужник — сын стекольщика, двенадцатилетний парнишка Марги — громко сглотнул и, справившись с собой, пошел следом.

— Дори Демиан, меня послали передать, что вас ждут на Совете.

— Ах, — без выражения выдохнул я. — Ну, пусть ждут. У меня слишком много собственных дел. Ты согрел комнату?

— Да, как вы просили. Раз в день прожигал камин, чтобы не завяли цветки, — в его голосе я услышал недовольство.

Тем не менее, Марги никогда не пренебрегал моими поручениями, выполняя все на совесть, и мне не о чем было волноваться. То, что у мальчишки есть собственное мнение на счет смысла моих поручений, так это даже хорошо. Если подумать, то для него мой приказ принести еды с кухни или собрать дорожные сумки был куда более понятен, чем необходимость жечь дрова, чтобы не выстужать комнату, в которой росли теплолюбивые растения. Дети Инуара взрослели под гнетом практичности, необходимости и невежества.

— Что-то еще?

— Да, дори Демиан. У меня есть вопрос…

Мальчишка запнулся, то ли испугавшись своей дерзости, то ли не зная, с чего начать.

— Спрашивай, я отвечу, — постаравшись добавить в голос доброты, отозвался я, остановившись на лестнице.

— Вы хромаете, вы были ранены…

Мальчик снова замолчал и я, поняв, что это простое любопытство, отозвался, тем не менее, так же мягко:

— Да, я был серьезно ранен, и обломок меча пробыл в ране достаточно долго, чтобы оставить на моей походке неизгладимый след.

— Ну, я просто хотел узнать… почему?

— Ну? — подбодрил я Марги.

— Почему вы хромаете, когда выходите на улицу, а когда возвращаетесь к себе, идете ровно и прямо?

Я улыбнулся краешком рта.

— Понимаешь, Марги, есть люди, которые хромают для себя. А есть те, которые хромают для других.

— Но для других хромать нельзя! — горячо возразил мальчик.

— Почему? — теперь уже меня обуяло любопытство. Ведь у кого нам учиться наивности и чистоте, как не у детей?

— Потому что другие должны считать тебя сильным. Нельзя быть слабым!

— Все дело, должно быть, в уважении других? — уточнил я.

— Естественно. Ведь тогда с тобой будут считаться, и никто не сможет с тобой поспорить!

— А если главная битва еще впереди? — спросил я, улыбаясь. — А людское мнение тебе не важно?

— Но как же… я не понимаю…

— Я объясню, но ты должен понять сразу: только разум и рассудительность должны определять твое поведение с теми или иными людьми. Но никак не заученные примеры. Вот мне совершенно не важно, что обо мне думают одни люди, зато иные не принимают меня в расчет, считая, что я ничего из себя не представляю. Я — лишь старый калека. И я позволяю им так считать, потому что твердо знаю: когда понадобиться совершить поступок, они будут не готовы к моим действиям. Тогда можно будет действовать наверняка и без помех.

— Хитрость недостойна чести, — отрезал Марги.

— Зато честь очень часто является синонимом смерти, при этом, не являясь эффективным оружием.

— Лучше умереть, чем так…

— А что так? — я внимательно смотрел на мальчика. — Лучше умереть, чем победить, пустив сначала пыль в глаза? А ты уверен, что честь заключается в глупости? Я считал, что честь — это умение сдержать свое обещание, это искусство никогда не предавать своих друзей и чистота здесь и здесь…

Я прикоснулся пальцем сначала ко лбу, потом к левой половине груди.

— Не забивай себе голову ложными идеалами, Марги, просто живи сердцем и постарайся избежать глупости, а сейчас — иди. Ты же видишь, я с дороги и устал, мне надо обмыться и отдохнуть.

— Вам нужно послужить? — совсем кротко спросил сын стекольщика.

— Иди и отдыхай, но к утру собери мне сумку с провиантом на три дня. Хлеб, сыр, побольше мяса, бурдюк воды и флягу чего-нибудь покрепче. И поиграй с друзьями, — великодушно разрешил я, сунув ему в ладонь долгожданную и желанную серебряную монетку, которую он заслужил, трудясь в мое отсутствие.