Чующие смерть
Шрифт:
Он и правда не понимал. Возможно потому, что больше всего на свете боялся умереть. Этот страх шел с ним рука об руку с малых лет.
Как-то бабушка послала его в магазин – Алеше было семь. Июнь. Первые в его школьной жизни летние каникулы. На душе солнечно, в ушах звонко от птичьего щебета. Может, поэтому группа людей в черном, собравшаяся у шестого подъезда, показалась Алеше пугающе неуместной в ясном дне. Часть стояла молча, опустив головы, все до единой помеченные темными повязками. Другие тихо поскуливали, прикрывая бледные лица платками, а одна ревела в голос. Женщину с обеих сторон держали под руки, не давая ей бухнуться на колени. Кто-то
Протиснувшись среди взрослых, Алеша с любопытством заглянул в ящик. Там лежала кукла – маленький мальчик лет трех, укрытый одеяльцем.
«Зачем его накрыли? Жарко же!», – удивленно подумал Алеша и неожиданно узнал куклу. То есть раньше это была вовсе не кукла, а Владик. Алеша часто наблюдал, как он гуляет с мамой, тетей Таней, или копается в песочнице. Но почему сейчас Владик лежит с закрытыми глазами? Неужели спит? Днем? Надо его поскорее разбудить! Может, тогда все эти черные люди перестанут плакать? Алеша осторожно потрогал малыша за плечо:
– Эй, Владик, ты почему спишь? Вставай!
Женщина, которой не давали падать, вырвалась из державших ее рук и с воем вцепилась в Алешу, орошая его футболку слезами. Алеша чувствовал, как длинные ногти больно вонзаются в кожу и неожиданно для себя начал кричать. Он кричал и кричал, пока не ощутил, что захват ослабел. Люди не без труда оттащили рыдающую тетю Таню от мальчика. Суровая старушка тихонько пристукнула Алешу по лопатке:
– Иди-ка домой от греха подальше. Не видишь? Горе у нас! Умер Владик. Хороним его. Танечка сама не своя, не ровен час, опять на тебя кинется…
Алеша тогда так и не дошел до магазина. Сидел на качелях во дворе, недоумевающий и встревоженный. Что такое «умер»? Какое-то злое заклинание, превратившее Владика в куклу, а милую веселую тетю Таню – в воющую черную ведьму? Неужели все люди такими становятся после этого «умер»? Алеша даже заплакал: во-первых, ему было очень жалко Владика и его маму, а во-вторых, до ужаса не хотелось превращаться в куклу.
С тех пор в Алешиной душе и поселился страх. Пропитал насквозь, заполнил все поры. Страх смертной черноты, что скрыта в бездонных глазах Вечности.
– Удивительно! Я бы даже сказал, невероятно! – Врач разглядывал снимки, почти не обращая внимания на сидящего перед ним Алексея Константиновича.
– Простите, доктор, вы восхищены, или поражены? – Резковато прервал утомительные восклицания Глушко.
– Ну, восхищаться не приходится, – посерьезнел врач. – Судя по этим снимкам, у вас жутчайший остеопороз, батенька. Кости сыплются, как мука!
– Тогда что ж вас удивляет? – Похолодев, пробормотал Алексей Константинович.
– Да то, что у вас при этаком положении дел нет ни одной травмы!
Алексей Константинович криво усмехнулся. Если бы доктор знал, насколько его пациент осторожен, он бы назначил ему еще и психиатра.
Глушко имел обыкновение передвигаться черепашьим шагом, чтоб, не дай Бог, не запнуться. А то ведь не заметишь, как на тот свет загремишь! С годами страх смерти в нем только усиливался, в конце концов превратившись в навязчивую идею.
Спускаясь по лестнице, Алексей Константинович держал в голове образ, как он, поскользнувшись, падает вниз и разбивается в кровь. Это заставляло его вцепляться в перила и чередовать шаги нарочито медленно.
Дорогу он переходил исключительно по пешеходному переходу, причем искал непременно со светофором. В школьные
годы ему не раз случалось опаздывать на урок, потому что светофор отстоял очень уж далеко, приходилось ограничиваться «зеброй», и Алеша ждал, пока подойдет кто-то из взрослых, чтобы перейти проезжую часть вместе. Перспектива попасть под машину пугала до одури, хотя в Алешином детстве это надо было еще умудриться сделать – автомобилей-то раз-два и обчелся, не то что сейчас, в суматошном железно-пластиковом двадцать первом веке.Собственно, однажды из-за этого своего иррационального страха Глушко сильно опоздал на свидание с любимой девушкой, ибо дорога оказалась для него непреодолимым препятствием. Девушка такое отношение к себе расценила как крайнюю степень хамства и распрощалась навсегда. Алексей Константинович потом подумал: это даже к лучшему – одному надежнее.
Самое интересное, что при этой особенности характера к врачам он обращался в самом крайнем случае, хотя, казалось бы, должен бежать по первому чиху. Почему? Тоже боялся. Диагноза, не подлежащего выправлению. И сейчас не пошел бы обследоваться, да Анна Викторовна вынудила. Соседка не забыла историю с белой собакой, к тому же Алексей Константинович в последние несколько дней беспрестанно сетовал на «болящие косточки». Когда же он внезапно под вечер заявился к ней, весь взъерошенный, с глазами, почти принявшими размер очков, и дрожащим голосом умолял зайти с ним в его квартиру, Анна Викторовна окончательно утвердилась в мысли: что-то с Костичем не то. И она чуть не палкой погнала Глушко к врачам, угрожая, что, ежели по своей воле не пойдет, она напишет заявление участковому: сосед-де невменяем и опасен для окружающих. Конечно, это еще надо проверить, но беспокойство гарантировано. Пришлось подчиниться…
И вот теперь это все: блеклый кабинет с пыльными жалюзи, сквозь которые щурится ленивое ноябрьское солнце, стол с горкой затрепанных карточек, доктор, поджимающий губы и цокающий, как лошадь, над его, Глушко, результатами.
Долгих умных докторских речей Алексей Константинович толком не уразумел, понял лишь одно: болезнь его необратима («Ну а что вы, батенька, собственно, хотели, в вашем-то возрасте?»), можно только некоторое время поддерживать существование. Сколько? А кто ж вам скажет? На все воля Божья…
– Ну, ничего-ничего! Всякое бывает. К тому ж у кого нет этого… пороза… в наших-то летах? – Анна Викторовна суетилась на кухне, собираясь кормить гостя.
Алексей Константинович, ссутулившись, сидел за столом. Неужто, наконец, случится то, чего он всю жизнь боялся?
– Видно, помирать мне, – тоскливо озвучил свою печаль Глушко.
– Прямо уж и помирать! – Подбоченилась Анна Викторовна. – Да с этаким диагнозом добрая половина стариков живет! Осторожность соблюдай, лекарства, что доктор прописал, пей.
– С такой осторожностью проще вовсе на улицу не выходить.
– Что-то ты разнюнился, Костич! А уныние – смертный грех. Да и куда ты ходить собрался? Библиотека твоя – через дорогу! Магазины – в шаге от дома, а пенсия и зарплата на карточку приходят…
Алексей Константинович ничего не ответил. Взгляд его, устремленный в пол, зафиксировался на пятках Аннушки, порхавшей вдоль плиты и столешницы в домашних тапочках без задника. Крупные, округлые, розовые, полнокровные пятки, ровные и гладкие, словно принадлежащие не пенсионерке за шестьдесят, а спелой сорокапятилетней ягодке. Глушко внезапно ощутил волну гнева: да что она может понимать со своими розовыми пятками?! Где ей сочувствовать, ежели в самой столько жизни, что даже самая оконечность ею наполнена? И пес не Аннушку почуял…