Чужак
Шрифт:
И внезапно спросил:
— Как там Белёнка моя?
Карина боялась этого вопроса. Молвила, что давно не видела Белену, сама же в сторону глядела, опасаясь, что неожиданно навернувшиеся слезы выдадут ее. Тут, правда, Гудим зацепил стоявшие на полавке горшки, те посыпались, и Карина отвлеклась — наклонилась, собирая черепки, тряпицей промокая разлившийся квас. Кудряш начал ей помогать. И вдруг поднял лицо, так что почти глаза в глаза смотрели.
— А ведь я встречал в Новгороде Торира твоего. Даже чуть не подрался с ним, когда тот на меня наседать стал. Я ему: мол, откуда мне было знать, что Каринка твоя? Она молчала, да и ты ее сторонился. Но потом даже помирились с ним, пили брагу, походы былые вспоминали. И знаешь, Карина, Торир-то
— А что Торир? Придет ли?
— Ясное дело. И уж не знаю, как его здесь встретят. Раньше он Киев охранял, а нынче.:. Слыхал я, что Аскольд с Диром его пыткам лютым подвергли. И как увидел я его рядом с Олегом, понял: не зря. Но что любви к ним у Резуна от этого не прибавилось — это как боги святы. Вот такие-то дела, Карина. Не предскажу, как теперь ваша встреча состоится. Но кланяться он тебе велел низко. Так что прими поклон.
И Кудряш склонился, касаясь рукой земляного пола. А выпрямился — и тряхнул головой так, словно еще не отвык от привычки буйные кудри за плечи забрасывать.
Карина молчала. Ох, и играют же их с варягом судьбами Доля и Недоля! Будущее виделось ей темным, туманным, но со всполохами багряными, кровавыми… И дитя в утробе, словно ему передалось волнение матери, забилось вдруг так, что спина заныла. Неудобно стало сидеть под полавком, среди черепков.
Она застонала, поднимаясь, Кудряш подал ей руку, помогая встать.
— Знаешь, что скажу? Я как разведал тутошние вести, сам подумал: может, оно и к лучшему, что Олег идет? Он-то правитель получше наших будет. У него слободы не жгут, врагов в города не пускают да бояр не режут. К тому же… Знаешь, что Олег сказывал? Будто Аскольд наш прежде рабом был. Может, оттого не получается ему править как надо? А Олег на него зело как зол. Вроде бы Аскольд с людьми Рюрика шел, когда Киев его призвал. Так что обманул он князя Новгородского, его силу себе приписал. Да только когда то было…
Он отсел в сторонку, глядя прямо перед собой, и видно было; что ему не по себе.
— Ну, уж, что я Олегу помогать не стану, это точно. А пришел я за Белёной. Заберу ее отсюда, пока до беды не дошло. Даже если упираться станет, заберу. Да что с тобой, Карина? Пошто глядишь так? Не стряслось ли лиха с ладой моей?
— А сам как чуешь?
Лицо Кудряша стало каменеть прямо на глазах. Еще, кажется, и улыбка не сошла, еще светились глаза — а вмиг, словно сумерки серые покрыли его. Тихо вдруг так стало, что, когда с лучины в корчагу с водой упал уголек, оба вздрогнули от этого звука.
— Что с Белёной? — только и выдохнул парень.
Карине казалось, что уже и слезы все выплакала о милой подруге, а вот надо же — будто запруду открыли, так и хлынули. Ведь опасалась же говорить ему, хотела, чтобы кто-то другой… А в памяти так и стояли Кудряш с Белёной, какими запомнила их в морозном древлянском лесу, — в подпоясанных шубках, целующимися не сходя с лыжни. И Карина вдруг запричитала, завыла тоненько, по-бабьи. Плела, что не стоило соколику улетать, что зря он свою голубицу коршуну на расправу оставил. Так бы и выла, да Кудряш тряхнул грубо. Она даже охнула, так в пояснице отдалось болью. И уже спокойнее поведала о том, что сама узнала.
— Жихарю это никто в вину ставить не посмел. Ну, удавилась и удавилась. Да только бил он ее, бил боем, вот она и не стерпела. Другие терпят, а она… Жихарь же теперь поднялся. С древлянами торгует, выгоду соблюдает.
Кудряш выслушал молча, потом кинулся прочь. Карина за ним. Испугалась, как бы парень чего не наделал сгоряча.
Но он добежал лишь до тына усадьбы, уткнулся в него, как слепой. Стонал, царапал бревна. Потом осел, прижался к бревнам частокола. Плакал, не стыдясь стоявшей рядом бабы, не замечая, как она гладит его вздрагивающие плечи.От долгого плача на него нашло какое-то оцепенение. Карина даже подумала: хорошо, что Кудряш такой чувствительный, смог сорвать первую боль слезами. Хуже, если бы таил все в себе да неизвестно что и выкинул бы.
В теплой ночи начала лета сладко пели соловьи в лесах Заречья. Лаяли иногда псы в усадьбе, плескалась вдали река. И темно было. Только летние звезды вопрошающе поглядывали на мир. Тихо так.. Тихо ли? И Карина отчетливо различила ставший уже привычным шум за рекой, в городе. Что опять творит окаянный Дир, какое новое лихо осветит завтра ласковое солнышко над Днепром?
Вдруг она замерла. Увидела вдали на заборолах смутный силуэт уходившего охранника, а вот совсем близко… На заостренных кольях частокола что-то висело. Вроде, зверь, а пригляделась — нет, человек Взобрался на стену, держась за крюк, оглядывал дворы. А зверем потому она его посчитала, что был он в наброшенной на голову волчьей шкуре. Древлянин!
Карина так затрясла Кудряша, что тот невольно тоже взглянул туда. И воинская выучка не подвела бывшего киевского витязя. Еще и слезы на глазах не просохли, как он молниеносно метнул нож. Древлянин только захрипел, обвис на забороле, потом рухнул вниз. А они ждали, не раздастся ли вой остальных древлян. Но все было тихо. Только чуткие псы во дворах Городца зашлись лаем.
Когда Карина сообщила боярыне Любаве, что Кудряш снял с частокола древлянского вижа [155] , та всполошилась, выслала нескольких кметей проверить округу. Те вернулись с сообщением, что все тихо. Только в Киеве опять неладно. Пылает ярко, шум стоит. Ну да тут придется рассвета ждать, когда новые вести придут.
Однако еще не рассвело, как в Городец вернулся Микула. И не один. С ним были сын Любомир, певец Боян с перевязанной тряпицей головой и раненый Даг, которого вели под руки. Микула велел жене позаботиться о раненых, а сам сразу бросился к Карине.
155
Виж — соглядатай, шпион.
— Плохо дело, девка. Дир гостевое подворье сжег.
У Карины лишь чуть расширились глаза. Сидела на полавке, сжимая у горла темную шаль, слушала. Оказывается, Дир все же выследил ее ладью, наслал на нее хазар, умевших лучше других брать суда на Днепре. Вроде бы тиверцы отчаянно сопротивлялись, но хазары все равно выполнили заданное. Только немного перестарались. Бабу, что была с тиверцами, стрелой прошили и мертвую привезли к князю. Ведь именно за бабой их и посылал Дир. Смерть от хазарской стрелы спасла Прошу от рук Мусока, который быстро допытался бы, где ее хозяйка. Теперь же Дир рыщет повсюду, как волк. Принесло его и на подворье. Ревел, что сожжет все, если ему не выдадут девку Торира Резуна.
— Да-да, Карина, именно так он и говорил. Ну а Даг стал оборонять подворье, гнал прочь Дира. Вот князь и обозлился, велел ни единого сруба там не оставить. А тут еще, как на грех, Боян. Кинулся к князю, велел убираться, дескать, иначе пойдет на вечевую площадь поднимать народ. Но Дир уже никого не боится. По его приказу кто-то из древлян оглушил Бояна камнем из пращи. Хорошо еще, что голова у певца крепкая. Да только разгневались киевляне, стали шуметь, что над их любимцем дикие наемники издеваются. Так что люд разгоняли нагайками, а где и стрелами. Я же захватил, кого смог вывести, и… Эх, жалко подворье. Ладное оно было, да и доход сулило. Ну, ничего. Пройдет время — еще краше построим. А вот то, что в ярости Дир гостей иноземных на подворье поубивал, — это срам Киеву. И ляхов бил, и жидовинов, и даже византийца порешил.