Чужая корона

Но только зря они на это надеялись! Ничего ужасного со мной на месте бывшего Сымонья не случилось. Прибыв туда часа этак через три с небольшим, то есть тогда, когда, несмотря на зимнюю пору, было еще достаточно светло, я сразу приступил к осмотру.

То, что от маёнтка вместе с островом не осталось и следа, это мы увидели еще издалека. Осмотр непосредственно на месте ничего нового не дал. На озере ничего, кроме обломков льда, черной воды да кое-где уже схватившегося нового, еще полупрозрачного тонкого льда, я не увидел. Так что не то что верхом, но даже и спешившись выходить на озеро было крайне опасно, да и не нужно. Вместо этого я исследовал имевшиеся вокруг озера следы. Сразу скажу, что никаких других следов, кроме следов гайдуков да Мартыновых разбойников, мне обнаружить не удалось. Следы гайдуков вели от озера к городу, следы разбойников — из пущи на берег, а от берега на лед и там обрывались на кромке у самой воды. Следов чудовища не было вовсе. Нигде! Значит, оно продолжало прятаться в озере. Ничего не поделаешь, пришлось мне спешиться. Гайдуки пробовали отговорить меня от этого (они боялись за свои собственные шкуры), но я не стал их слушать и сошел на лед, прошел до самой кромки, там подобрал кусок льда поувесистей и как можно дальше забросил его в воду. В ответ на это чудовище ничем не обозначило мне своего присутствия. Но и я никак не мог более к нему приблизиться. Ну что ж, подумал я, если я пока не могу его схватить напрямую, то буду двигаться к нему кружным путем, я терпелив, когда это надо. И я вернулся на берег.

Начинало смеркаться. Я еще раз подробнейшим образом расспросил Гришку и Сеньку о спасшемся разбойнике. Они еще раз повторили то, что они мне уже прежде рассказывали. Потом мы все вместе разыскали следы подков его коня, а это было, честно скажу, очень непросто в том месиве следов, которое оставили Мартыновы разбойники. Внимательно рассмотрев, какими именно гвоздями и в какой манере был подкован конь счастливчика, я сразу понял, с кем имею дело. Но ничего никому об этом не сказал. Таковы уж правила следствия, не я их придумывал. Да и, кроме того, нечего хлопам соваться в наши панские дела!

Пока я возился со следами да потом пока определил по ним, что пан Юзаф, недолго здесь задерживаясь, поспешно двинулся обратно в пущу, уже достаточно сильно стемнело. Гайдукам стало явно не по себе, им хотелось поскорей вернуться в город. Но я сказал:

— Поехали! — и повернул коня по следу пана Юзафа, иначе, прямо в пущу.

Гайдуки не посмели ослушаться. Нрав у меня, и это всем известно, добродушный, но это никак не распространяется на исполнение мною служебных обязанностей. Надо — значит, надо! И это тоже знали все. И мы поехали.

Мы ехали всю ночь. Следов пана Юзафа мы, сами понимаете, ночью не видели, но это нас ничуть не волновало. Пуща у нас, слава Создателю, такая густая, что если кто даже и захочет, то с дороги ему здесь все равно никуда не свернуть. Ума не приложу, как это мои коллеги, скажем, в Чужинье, ищут по ночам своих злодеев! Другое дело здесь, у нас. Когда начало светать, мы снова увидели перед собой следы коня пана Юзафа, идущие поверх — и навстречу — месива следов разбойничьей шайки. Так, ясно, думал я, пан Юзаф спешит поскорее вернуться к Яроме, там, наверное, остался кто-нибудь из его сообщников.

Но у Яромы мы никого, кроме самого Яромы, не застали. А сам Ярома встретил меня довольно-таки грубо: и вышел он ко мне не сразу, и не спешил хвататься за стремя, чтобы придержать его, пока я буду сходить с седла. Мне это очень не понравилось. Я на это сразу грозно сказал ему:

— Смотри у меня, хлоп! Вот вобью тебя в землю по уши, будешь тогда меня издалека слышать!

На что Ярома только равнодушно пожал плечами. Ага, подумал я, вот оно что! Да тут, похоже, совсем недавно произошло нечто весьма замечательное! И потому, крепко схватив Ярому за ухо, я, будто бы в досаде на него за его хамство, отволок его в сторону, подальше от гайдуков, и там, отпустивши его, тихо сказал:

— Ну, что тут натворил пан Юзаф? Выкладывай!

— Какой еще пан Юзаф? — наигранно удивился Ярома.

— А тот самый, — сказал я, — за которым гонится сам Цмок, вот что! От самого Сымонья, понял?! А Сымонье он уже сожрал, все без остатка!

Видели бы вы, как при этих словах перекосилась его хлопская рожа! И вообще, он сразу стал шелковым! И сразу выложил мне все, что знал: и про пана князя Мартына, и про пана Юзафа Задробу — и как он уезжал, и, главное, как он потом возвращался. Не утаил он от меня и того, как он вместе с паном Юзафом ездил смотреть Цмокову берлогу и что они там при этом увидели.

Последнее обстоятельство меня особенно заинтересовало.

— Вот что, Ярома, — сказал я ему. — Я очень устал. Так что я сейчас поем, а ты накроешь мне стол как самому господарю, вот до чего я проголодался, потом я сосну часок-другой, а потом ты меня разбудишь, и мы пойдем до пана Цмока. Понял?

Вид у меня был достаточно грозный, Ярома даже пикнуть не посмел. И сделал все именно так, как я ему велел. Иными словами, я сперва поел, потом соснул, а потом мы с Яромой сели на коней и поехали на старые вырубки. А гайдукам, чтоб не болтались без дела, я приказал спрятаться в засаде и караулить, не появится ли здесь тот, за кем мы гнались всю прошедшую ночь. Хотя я ничуть не сомневался, что на самом деле пан Юзаф сейчас во весь опор подъезжает к своим нищим Купинкам, откуда его прекрасная Анелька его ох не скоро отпустит! И это хорошо — и им, и следствию. Потому что…

Но я отвлекаюсь. Итак, гайдуки остались на месте, а мы с Яромой поехали к Цмоку. Не стану от вас, Панове, скрывать, я тогда очень сильно волновался. Но еще больше меня прямо-таки распирало от радости. Ну еще бы! Наконец-то я доберусь до места гибели пана Михала! А это моя давняя мечта. Когда это с ним еще только случилось, я хотел немедленно побывать на месте преступления и все как следует расследовать. Но княжьи гайдуки (между прочим, были тогда среди них и Гришка с Сенькой) перехватили меня на полдороге. А заправлял ими тогда эта ядовитая жаба Якуб-каштелян. Потеряв всякий страх и совесть, эти негодяи продержали меня на одном месте до того самого времени, когда к нам прибыл сам старый князь. Всего, что он тогда там на меня кричал, я сейчас повторять не стану, бумага не выдержит. Скажу только вкратце, что он настоятельно посоветовал мне не соваться (он именно так и сказал: «не соваться») в его семейные дела, если мне дорога моя голова. Моя голова была мне тогда не очень дорога, то же самое я могу сказать о ней и сейчас. А отступился я тогда только потому, что подумал: если наш повет лишится последнего честного и строгого защитника правопорядка, то старый Сымон здесь тогда всех и вообще в бараний рог скрутит.

То были вовсе не пустые опасения. Покойный князь Сымон ни во что не ставил наш добрый Статут, нисколько этого не стеснялся, а даже, наоборот, выхвалялся этим где только мог. Кроме того, он постоянно вмешивался в мои служебные дела, отпускал на волю виноватых и заковывал в цепи невинных, а потом уезжал к себе на остров, а мне каково было оставаться? Вот мне и приходилось — и по сей день еще приходится — выезжать в город не иначе как на пару с двухсаженным кнутом. Так что, может быть, и грех такое говорить, но я все же скажу: великое благо для нашего повета, что наш славный пан Сымон столь поспешно отошел в мир иной. Конечно, чисто по-человечески мне его искренне жаль. Но если рассуждать державно, то чем меньше вот таких вот своевольных магнатов останется в нашей родной пуще, тем больше у нас станет порядка.

Примерно то же самое мне хочется сказать и о той славной хоругве панов, безвременно потонувших на озере. Ибо, скажите мне на милость, кто пошел за паном князем Мартыном на пана князя Федора? А кто прибился к пану князю Федору, который самым беззаконным образом захватил чужой маенток? Одни только разбойники, и только! А тихие и законобоязненные паны все остались по домам, все они и по сей день живы и здоровы.

Так что если рассуждать по уму, а не по сердцу, то получается, что Цмок не столько лютовал, сколько — один за другим — совершал акты высокого правосудия, карая зарвавшихся, потерявших всякий стыд злодеев. А посему, если хорошенько подумать, мы с Цмоком в некоторой степени коллеги. Только, в отличие от меня, он не связан по рукам и ногам всяческими мелочными, надуманными обязательствами, а может не только выносить приговоры, но и приводить их в исполнение — жрать негодяев, жрать, жрать, жрать!

— Что-что? — спросил Ярома. — Вы голодны, пан судья?

Из этого я тут же сделал вывод, что, крепко задумавшись, слово «жрать» я произнес вслух. Ну да с кем не бывает!

— Знать! — строго сказал я. — Знать, а не жрать, вот чего всегда желает настоящий судья.

Ярома смутился. А я тем временем осмотрелся по сторонам и увидел, что, пока я размышлял, мы уже почти что приехали. Оставалась какая-нибудь последняя сотня шагов, и мы будем на старых вырубках. Я поинтересовался, не забыл ли Ярома веревку. Ярома успокоил меня, сказав, что веревку он не забыл и она столь длинна и крепка, что в случае надобности достанет до самого пекла. На что я ему ответил, что это очень хорошо, потому что теперь от меня никто даже в пекле не скроется.