Чужая корона
Шрифт:
— Это был метан. Вы чуть было не отравились метаном.
— А что это такое? — спросил он совершенно искренне.
— Такой газ, — объяснил ему я. — Такой тяжелый воздух, как угар.
— Вот-вот! — сразу оживился судья. — Я всегда очень боюсь угореть. Цмок это знал! Но, слава Богу, Ярома меня вытащил.
— А потом было что? — спросил я.
— А потом я сразу поспешил сюда, — не моргнув глазом, нагло ответил он.
— Понятно, — сказал я. — А почему бы вам было сразу, прямо с места Сымонской трагедии, не отправиться к нам?
— Ну! — сказал он. — Да я тогда об этом как-то не подумал! — и смущенно замолчал.
— Э, нет! — строго воскликнул
— Га! — гневно выкрикнул пан Стремка. — Га! Это он тебе сказал! — и при этом указал мне на Великого князя.
— Нет! — сказал Великий князь. — Я ничего ему не рассказывал. Это он все сам своим умом сейчас дошел. Я же тебя предупреждал, он головастый!
Тут они оба, не скрою, с превеликим уважением воззрились на мою особу. Но мне тогда было не до этого!
— А! — радостно воскликнул я. — Так, значит, и на самом деле есть еще один свидетель катастрофы! Чего же вы до сих пор молчали?
— Да я и сам только перед самым Соймом об этом узнал! — нехотя признался Великий князь. — И то — что я узнал? Только как его звать, а больше ничего. А поначалу ты совсем молчал! — гневно сказал он Стремке.
— Да, это так, — подтвердил его слова пан Стремка. — Не хотел я, чтобы пана Юзафа раньше времени хватали. Он тогда как раз жениться собирался.
— А теперь он уже женился? — насмешливо поинтересовался я.
— Да, — простодушно ответил судья, не замечая моей убийственной иронии.
— Значит, теперь его, уже женатого, можно хватать и пытать? — все тем же двусмысленным тоном спросил я.
— Зачем хватать? Он и так мне все рассказал! — с жаром воскликнул судья. — Послушайте меня, и все о нем узнаете!
— Хорошо, хорошо! — согласно замахал руками Великий князь. — Говори!
— И скажу! — рявкнул пан Стремка. — Тебе, умник, скажу, а не ему! — сказал он, уже обращаясь ко мне. И так же глядя только на меня, а не на Великого князя, он изложил — вкратце и явно многое скрывая — злоключения этого пана Задробы. Сказать по совести, ничего для себя полезного я в этой истории не услышал. Великий князь тоже был явно разочарован услышанным и потому раздраженно сказал:
— Га! Интересно! Но еще интереснее, я думаю, будет послушать самого пана Задробу. Я, пан Сцяпан, за ним уже послал. Как только узнал о нем, так сразу и послал!
Услышав это, пан судья весь аж почернел от гнева и сказал:
— Лучше бы ты, господарь, делал то, что я тебе советовал! Потому что вот где она, главная беда, — совсем не в Цмоке!
— А что, по-вашему, есть главная беда? — тут же поинтересовался я.
— Да хлопы! — мрачно сказал он.
— О! — сказал я и, наверное, при этом весь переменился в лице, потому что пан Стремка сразу подобрел и сказал:
— Вот
ты, пан Сцяпан, я вижу, сразу смотришь в корень. Ну так тогда послушай!И он живо описал мне свою встречу с разбойничьей шайкой грабаря Демьяна, а потом изложил свое мнение на этот счет.
Мнение его было, возможно, чрезмерно категоричным и воинственным, но отнюдь не лишенным здравого, даже глубокого смысла. Кроме того, оно явно перекликалось с моими собственными рассуждениями, которые я уже излагал в начале нашей с вами беседы. Да, вновь тогда подумал я, народ наш темен и глуп и, главное, легко подвержен панике, так что совсем не трудно даже себе представить, как все они во всей своей неисчислимой массе отреагируют на смерть Цмока и как тогда наша земная твердь очень даже запросто прова…
Нет, хватит. Я не ворон. Я не буду каркать. Да я и тогда, в каземате, смолчал. Я тогда только оборотился к Великому князю и сделал ему знак молчать, а потом уже повернулся к самому Стремке и сказал:
— Хорошо, хорошо! Но не будем сразу так горячиться. Сперва мы будем делать так: сейчас наш господарь отдаст тебе твою саблю, твоего коня, потом выдаст тебе соответствующий привилей, в котором будут указаны все твои полномочия, потом передаст под твое начало две, нет, пока одну роту стрельцов, ты немедленно отправишься в Зыбчицы и будешь там его ждать, будешь готовиться к его приезду и простой народ будешь готовить.
— Как? — спросил он.
— По закону, — сказал я. — Так, господарь?
— Так, — сказал он. — Так! — после засмеялся и сказал: — Вот видишь, пан Галигор, я свое слово сдержал, отпускаю тебя. И не просто отпускаю, а с почетом и с войском, как ты того хотел. А дальше быть тебе и старостой, как я того хочу!
— А! — раздраженно сказал пан Стремка и махнул рукой.
Жест получился грубый, но зато правдивый. И вообще, он, этот пан Стремка, удивительный человек! Когда уже перед самым его отъездом из Глебска я давал ему последние рекомендации и мы разговорились, он произвел на меня довольно-таки сильное впечатление. Ну что ж, посмотрим, какое впечатление он произведет на меня при нашей следующей встрече. Если она, конечно, состоится.
Итак, судья уехал, и с ним ушла рота стрельцов. Великий князь был недоволен, говорил, что, во-первых, зря мы так расщедрились, а во-вторых, теперь не оберешься разговоров, теперь весь Глебск будет гадать, куда же это и зачем мы отправили столько стрельцов. На что я ему ответил буквально вот так:
— Ваша великость! Глебск, да и не только Глебск, а, думаю, весь Край, и без того, без стрельцов, сейчас только то и делает, что обсуждает последние печальные события и с тревогой ждет, что будет дальше. Разве не так?
— Да, это так, — неохотно согласился со мной господарь.
И так оно и было! Мой Ясь каждый день (точнее, каждую ночь) пропадает в городе, и потому я всегда бываю в курсе всех последних событий и слухов. Так вот, чего я только нынешней весной не наслушался! Вот, например, по поводу стрельцов все говорили одно и то же: их послали убить Цмока. Стрельцов жалели: одни говорили, что Цмок их всех сожрет, а другие, напротив, утверждали, что он их и когтем не тронет, они сами все потопятся в дрыгве. По поводу же созыва Высокой комиссии горожане также отзывались весьма скептически: одни говорили, что комиссию ждет такой же бесславный конец, что и стрельцов, другие же, смеясь, им отвечали, что тут беспокоиться нечего, потому что эта комиссия никуда из Глебска не поедет, а проведет здесь, в великокняжеском палаце, два-три заседания и самораспустится.