Чужая война

Со временем в Иштувэга появились первые рудники, а вокруг них стал расти город. Если Балидет называли «Жемчужиной Мианэ», то Иштувэга был бриллиантом в короне Согдарийской Империи. Золотоносной рукой, которая выплачивала драганам до пятиста килограммов золота в год. Но эта рука не всегда охотно делилась богатством.

Иштувэга был самым дальним северным городом Сикелии, и мысли его граждан были такими же вольными и свободными, как ветра, гулявшие по его улицам. Возведенный из камня и мрамора на гигантской террасе могучего Исфахана, Иштувэга был городом парадоксов. В нем начинались самые крупные восстания против драганов, он стал родиной многих знаменитых поэтов, воспевавших дух свободы, однако печальная слава его «черных рынков», где торговали людьми, была известна даже в Согдарии.

Кучеяры не гнушались использовать труд рабов, но относились к ним, как к слугам или младшим членам семьи. В Балидете рабство не приветствовалось, рабы стоили дорого, и те дома, которые держали их, предпочитали об этом молчать. Так было по всей Сикелии – кроме Иштувэга. В городе горняков рабы выполняли основную работу по дому, убирали улицы, выгребные ямы, и делали то, чем в Балидете занимались нарзиды. Но главным гнездом, в котором росло и процветало иштувэгское рабство, были золотые и алмазные рудники, на которых стоял город.

Был ли ты бедняком, который продал себя в рабство, чтобы прокормить семью, военнопленным, каргалом или жертвой нападения керхов, не имело значения. В Иштувэга не считались с твоим прошлым. Имело значение только настоящее. А настоящее было суровым и безрадостным.

Арлинг был в Иштувэга всего раз, но его хватило, чтобы понять, что северный город не был похож ни на одно другое поселение Сикелии. Здесь по-другому говорили, иначе думали, не любили торговаться и много жестикулировали. Регарди полагал, что знал кучеярский, как родной, однако не всегда понимал то, что говорили северяне, которые часто проглатывали слова и не договаривали фраз. Иштувэгцы не соблюдали традиций и обычаев, которые почитались в южных городах, и отличались малой религиозностью, предпочитая не тратить время на ритуалы. В Иштувэга было немного храмов, да и те скорее напоминали административные здания, чем культовые сооружения. Холодные сердцем, всегда занятые северяне постоянно торопились, ничем не напоминая кучеяров Юга – романтичных, слегка ленивых и горячих натур.

Отличалась даже погода. Небо над городом было часто затянуто пеленой облаков, от которых, однако, толку было мало. Дождей в Иштувэга выпадало не больше, чем в других городах Сикелии. Другими были запахи и звуки. Если в Балидете пахло цветущими садами и свежей водой из фонтанов, то над Иштувэга поднимались тяжелые зловония подземных газов из рудников, которые не могли заглушить никакие ароматы и благовония. Пахли иначе и сами люди. От них исходил густой шлейф скупого расчета, разумных, взвешенных поступков и личной выгоды. Голос у Иштувэга был громкий и уверенный. Грохот спешащих карет и повозок по каменным мостовым и мрачное гудение подземных рудников и алмазных карьеров, где трудились тысячи рабов, были слышны далеко за пределами города.

Арлингу не нравился Иштувэга, и он собирался покинуть его как можно скорее. Но прежде ему предстояло в него проникнуть.

Вторжение армии Маргаджана и уничтожение южных городов нарушило размеренную жизнь сикелийского континента. Стоя на холме, Арлинг прислушивался к шуму палаточных лагерей беженцев, которые хаотичными узорами расположились у крепостных стен. В город впускали только купеческие караваны, да и тем приходилось простаивать в длинных очередях, ожидая проверки. Беженцами были заполнены все дороги, и их число не уменьшалось. То, что творилось в Самрии и Фардосе, было трудно представить. Голодные, напуганные люди представляли собой не меньшую угрозу, чем керхи, которые, воспользовавшись отсутствием патрулей на трактах, чувствовали себя хозяевами повсюду. За порядком в лагерях беженцев следили отряды военного гарнизона Иштувэга, однако их не хватало. Недалек был тот день, когда людей у стен города станет больше, чем внутри.

Впрочем, главной бедой городских властей были не беженцы и не керхи. «Бледная Спирохета», известная в народе как «Белая Язва», поражала всех, не делая различий между теми, кто родился на Севере и теми, кто пришел с Юга. Странная болезнь терзала Иштувэга не впервые. Она появлялась внезапно, уничтожала едва ли не половину городского населения и также неожиданно исчезала. Как ее лечить, не знали, но научились управлять болезнью, не допуская распространения за пределы города.

Никто не помнил, когда и зачем построили Туманную Башню. Цитадель находилась на приличном расстоянии от города, но ее шпиль был виден в любую погоду. По высоте и неприступности башня могла соперничать с самыми крутыми пиками Исфахана. Возведенная на хребте у подножья горной цепи, цитадель была постоянно окутана дымкой, поднимающейся со дна ущелья. И хотя власти Иштувэга говорили, что Туманная Башня была лишь больницей для лечения жертв «Бледной Спирохеты», цитадель давно стала символом смерти, которым кучеярские матери пугали детей даже в тех городах, где этой болезни никогда не было.

Многие верили, что Туманную Башню возвели серкеты, которые оставили ее после завершения строительства по неизвестным причинам. Впрочем, такие слухи быстро пресекались властями и ивэями – санитарами Туманной Башни, которые обладали не лучшей репутацией, чем Жестокие. Во всяком случае, боялись их больше. Жестокие были далеко, в Согдарии, а отряды ивэев ходили по улицам Иштувэга, забирая больных и тех, кто казался зараженным.

«Бледная Спирохета» была коварной болезнью. Человек мог чувствовать себя хорошо еще утром, а вечером его тело сжигали в специальной яме за городскими стенами. Но такие случаи были редки. Чаще всего болезнь длилась долго, но выживали немногие. Те, кто не умирали от Белой Язвы, погибали в Туманной Башне. Оттуда не возвращались. Порой ивэев боялись больше, чем саму болезнь. Люди прятали заболевших родных, погибали целыми семьями, шли на обманы и риск, лишь бы не угодить в руки санитарам. Играя со «Спирохетой», человек имел шанс на победу, ивэям – всегда проигрывал.

Санитары Туманной Башни не делали различий ни для бедных, ни для богатых. Попытки откупиться были бесполезны, выкрасть угодивших в «больницу» родственников – еще бессмысленнее. Окрестности цитадели не охранялись, но сама обитель была недоступной, как солнце в небе. Входом и выходом из нее служило единственное окно, находившееся на расстоянии ста салей от земли. Через него на корзинах поднимали больных. Больше их никто не видел. Многие верили в существование подземного хода, ведущего в город, но попытки его найти были безуспешны. Оставалось загадкой и то, как в цитадель попадали те ивэи, которые собирали больных по городу. Никто не видел, как они пользовались корзиной. Ивэи привозили больных к подножию башни, грузили их в корзину, а сами уезжали обратно в город – бдительно следить за здоровьем горожан. Ходили слухи, что в башни жили другие ивэи, которые никогда не покидали ее стен.

В городе санитары носили кожаные маски, закрывающие лица, высокие сапоги и длинные перчатки выше локтя. Их боялись, как огня, и при виде ярко-красной накидки предпочитали переходить улицу на другую сторону. Служители Туманной Башни пользовались неизменной поддержкой властей, а за сопротивление им полагался штраф, который накладывался на каждого члена семьи. За детей выплачивали родители. Благодаря таким мерам болезнь удавалось сдерживать. В последнее время ее вспышки становились реже, но легче от этого не было – люди все равно умирали.

Обо всем этом Арлингу рассказал Джавад, которому керхи не успели отрезать язык. Верные Сахару «братья» выкрали его у Белого Ящера как раз накануне того дня, когда керх собирался сделать драгана немым. Помогли ли чрезмерная болтливость, врожденная изворотливость или выучка у Жестоких, но шпиону Канцлера повезло больше, чем командиру Евгениусу. В пыточной керхов он оставил лишь один глаз и несколько пальцев. Джавад пришел в себя уже на второй день, на третий стал говорить, а еще через пару дней смог держаться в седле.

Евгениус, к своему несчастью, привлек больше внимания кочевников. Возможно, сыграли роль его принадлежность к армии, возраст и симпатичная внешность, от которой после керхского плена не осталось и следа. И бархатного голоса, который так злил Сейфуллаха, но который так нравился Терезе Монтеро, тоже больше не было. Драган потерял его там же, где многие части своего искромсанного тела. Он напоминал быка, которого принялись свежевать, забыв перерезать ему горло. Арлинг был уверен, что Евгениус не проживет и дня, но они благополучно спустились с Малого Исфахана, миновали узкую долину у его подножья, прошли тайными тропами в Золотую Пустыню, а драган все дышал, упорно цепляясь за жизнь изуродованными пальцами.