Чужая война

У Регарди не было желания сдерживать эту боль. Мир имел право знать. Он был многим ему обязан.

– Я разрежу тебе горло от уха до уха, – мрачно произнес Ол, поднимая ему голову за волосы и обнажая шею. Каручан и сабля валялись неподалеку, а в руке бывшего друга был зажат нож. Ол двигался плавно и заворожено. Возможно, у него начинались галлюцинации. Иман был прав. Болезнь победила Ола, а в пустошь Кербала отправился его труп, из которого серкеты вылепили очередное подобие себя.

Арлинг ненавидел серкетов. И ненавидел Ола.

Нож опускался бесконечно долго. Либо Ол медлил, собираясь насладиться моментом, либо время остановилось. В любом случае, его хватило на то, чтобы Арлинг сумел собрать злость, разлившуюся жидким огнем по телу, и выплеснуть ее наружу. Быстрый удар по запястью серкетов, и нож упал в его ждущие пальцы. Арлинг не знал, почему вспомнил этот прием, забыв все остальные. Острие всегда побеждало лезвие. Колющий удар ранил врага раньше, чем тот успевал это заметить. Ранил смертельно. Дыхание, идущие вниз, было рождением, дыхание, выходящее наружу, являлось смертью.

Ол выдохнул последний раз, пуская горлом кровавые пузыри. Кучеяр упал лицом вниз, а нож, ударившись о пол, с хрустом вышел сзади из его шеи. Выдох – смерть, вдох – жизнь. Регарди вздохнул, загоняя боль и ненависть туда, где они жили все время. Он выпустит их в другой раз, они и так слишком долго были на свободе.

С неожиданной ясностью он понял, что устал от смерти. Мертвецы смотрели на него пустыми глазами, зовя за собой. Были среди них и живые – враги, друзья и те, чья роль в его жизни навсегда останется загадкой.

Етобар Хамна была врагом, который спас его. Она слабо шевелилась, но ее движения были больше похожи на судороги. Неподалеку лежал Сейфуллах. Регарди испытывал к нему разные чувства, но ни за что не признался бы в них даже себе. По слабому дыханию Аджухама он чувствовал, что тот еще жив. А вот Ол был мертв. Последний «избранный» ученик имана распластался на полу в нелепой маске ивэя, которую так и не снял, боясь вдохнуть пары белого журависа. В воздухе еще витал слабый аромат меда и земли, но угрозы в нем уже не было. Слепой драган был единственным, кто представлял опасность в этом зале. В том числе, и для самого себя.

Арлинг вытащил нож из горла Ола и, привычным жестом собрав с него кровь, спрятал за пояс.

Настало время покинуть Туманную Башню.

***

Пустыня вела его. Иногда Арлинг останавливался и долго вслушивался в голоса песков. Они пели о героях и проигравших, шептали о живых и мертвых, смеялись и плакали над прошлым и настоящим. Их песни были печальны, но вселяли надежду. Халруджи слышал в них всех, кто неожиданно появлялся в его жизни и также исчезал, заставляя гадать, почему он оставался там, откуда все уходили.

Убитые керхи из Фардоса плевались и посылали проклятия, карлики из Цирка Уродов умоляли снять их с горящих снарядов, лилипутка Магда умирала молча, серкет из Самрии мечтал погибнуть от его руки, а Есиф Фадуна захлебывался собственной кровью в Подземелье Покорности, проклиная сына Канцлера, который давно умер. Друзья, живые и мертвые, звали Арлинга туда, куда ему пути не было. Иман, Атрея, Беркут, Сахар, Финеас… Они были готовы ждать его вечно. Но были и другие. Сохо, Вазир, Джаль-Баракат, Азатхан выкрикивал его имя разными голосами, призывая пайриков обрушить на голову врага самумы и бури Сикелии.

Маргаджан молчал. Хранила молчание Магда, но на этот раз оно радовало. Если бы Фадуна заговорила, Арлинг остался бы с ней в пустыне – навсегда.

Не было слышно голосов еще двух человек, игравших не последнюю роль в его жизни. Они еще не умерли, но и на живых похожи не были. Если присутствие Сейфуллаха объяснялось ошибками прошлого и клятвой халруджи, то что делала в его караване Хамна, Регарди не знал.

Покинуть Туманную Башню оказалось легче, чем попасть в нее. Ни один ивэй не встретился им на винтовой лестнице, но кто-то снова запер всех больных, которые халруджи случайно выпустил из палат раньше. Он слышал их слабые стоны, но на этих людей у него не было времени. Сикелия высушила его сердце. В нем было столь же мало любви к людям, сколько и влаги в ее пустынях.

Спустив Хамну и Сейфуллаха на подъемной корзине, Арлинг разломал ее, соорудив волокуши. Ивэи у входа лежали там, где он их оставил, продолжая выполнять долг даже мертвыми. Регарди покинул цитадель серкетов, проклиная это место и его хозяев.

Он торопился. Сейфуллах не приходил в себя, и халруджи считал каждый стук его слабо бьющегося сердца. Хамна истратила все его снадобья, оставленные в подарок иманом, но он не был уверен, что они смогли бы помочь Аджухаму. С ним оставалась только вера – то, чего ему не хватало всю жизнь. Она появилась неожиданно, вспыхнув в его сухом сердце, словно искра на соломе. Арлинг верил, что если увезти Сейфуллаха дальше от Туманной Башни и испарений, которые поднимались из разлома у ее подножья, болезнь отступит. А еще он верил, что если Аджухам не умрет по дороге, ему помогут серкеты из Пустоши Кербала. Ведь это они по поручению Подобного распространяли болезнь в Иштувэга, а значит, у них было лекарство. Как заставить скользящих вылечить Сейфуллаха, Арлинг еще не придумал.

Хамна чувствовала себя не лучше Сейфуллаха, но на труп походила меньше. Она оставалась в сознании все время, пока он тащил ее к выходу из башни, не разрешая себе впасть в небытие до тех пор, пока не окажется в безопасности. Мнимой безопасности. Почему она считала, что он не убьет ее, Регарди не знал. Однако Акация оказалась права. Несмотря на обещание только спустить ее с башни, халруджи погрузил наемницу на самодельные носилки вместе с Сейфуллахом. Тогда он думал лишь о том, как бы скорее покинуть это место. Позже он так и не нашел времени, чтобы с ней разобраться.

Ему казалось, что он вечность плутал по дюнам, пытаясь найти тропу, которая вела к Пустоши. Когда-то иман заставил его выучить все дороги Сикелии, в том числе, и те, которые, как полагал Арлинг, ему никогда не понадобятся. Как же часто он ошибался. «Если река течет, то только к морю», – любил говорить учитель. Регарди столько лет хотел попасть в Пустошь Кербала, что сейчас, находясь на пути в обитель серкетов, чувствовал себя странно. Словно он проник в мечту чужого человека и собирался ее украсть.

Арлингу пришлось не один раз спрыгивать с верблюда и ощупывать руками землю в поисках той вековой дюны, у подножья которой начиналась тропа к Пустоши. Когда песок под пальцами стал тяжелым и плотным, он понял, что не ошибся. Оставалось не сбиться с пути. Им нужно было пройти семь таких дюн, два колодца и три саксауловых рощи. Но если на словах все звучало хорошо, в жизни препятствия встречались на каждом шагу.

Там, где тропа должна была огибать старый колодец, источника не оказалось. Оставив больных с ишаками и верблюдами у подножья дюны, Регарди обыскал все окрестности, пока не обнаружил яму, слабо напоминающую место, где когда-то находился колодец. Убедив себя, что источник засыпало, и он не сбился с пути, Арлинг пустил караван по гребню крутого бархана, следя, чтобы солнце всегда оставалось за правым плечом.