Чужая. Будешь моей

Лапочка бледнеет. Но когда я возвращаюсь к ней уже в беркутовской тренировочной форме с эмблемой компании на спине, она почти пришла в себя. Сидит, молчит, губы сжаты в тонкую линию.

— Я в зал часа на два. Все просители пусть идут лесом. Если явится Бурый, пусть сразу поднимается ко мне. Если позвонит, пусть в темпе вальса приезжает сюда.

Но она продолжает изображать из себя мебель.

— Лапочка!

— Да, — цедит сквозь зубы. — Я поняла.

Супер. А то ещё чуть-чуть и я начну лупить кулаками стену уже здесь.

— Только женщина — не повод уничтожать друг друга, — догоняет меня уже у лифта.

— Серьёзно? — полуоборачиваюсь с усмешкой. — И это говорит женщина, ради которой уничтожили половину города?

Слышу злое ругательство за спиной.

— Тигр!

Но мне уже плевать. Я точно знаю, где найти Остовина. И точно знаю, что он меня ждёт.

***

Официально “Беркут” занимает два этажа, неофициально четыре. Почти весь третий отдан под зал, тренерские и раздевалки. Всё современное, эффективное и очень дорогое.

Треть зала занимает ринг, треть тренажёрка, оставшееся место отдано под маты и прочую лабуду. Одна стена полностью закрыта зеркалами. Панорамные окна в пол открывают вид на один из спальных районов города.

Светло. Тепло. Пусто.

Почти — в районе ринга тусуются несколько парней из второй очереди, которых я не помню по фамилиям. Вторая очередь — те, кого приняли в “Беркут” уже после открытия. Надёжные, доверенные, но не так приближены ко мне, как Хищники.

А ближе всех к рингу, опираясь на него спиной, стоит Остовин. И если парни не замечают моего приближения, то он отслеживает, стоит мне появится в зале.

Подбирается, сжимает челюсти.

Что, родину не продам?

Собственно, куда он увёз Олесю, выяснят и без этого.

Важнее другое.

Я его раскатаю сейчас нахер.

Когда мне остаётся шагов пять, парни поворачиваются.

— О, Алексей Глебович.

— Добрый день.

— Будете тренироваться?

— Возьмёте в спарринг?

Угу. Будет им спарринг. До первой крови.

В отличие от остальных, Остовин молчит и ждёт. Серьёзно думает, что я буду выбивать из него адрес и подробности?

Чувствую, как нагнетает внутри. Вхерачить бы сразу по правильной физиономии, но остальным ни к чему знать про наши личные тёрки.

Лёгкие работают мехами, прогоняют через себя столько кислорода, что недалеко гипервентиляция.

Усмехаюсь.

Адреналин впрыснулся в кровь ещё этажом ниже. И сейчас медленно, но верно подводит к кровавой бане.

Моя девочка.

Замахнулся на моё — пиздец тебе.

И будь на месте Остовина любой другой, уже закопали бы в ближайшем лесочке. Но он другое дело.

Друг. Почти брат. Тот, с кем делили последний глоток воды на двоих.

И смерть.

Вот куда ты полез, идиота кусок!

— Тигр, — кривится Остовин.

Счастья полные штаны.

— Составишь компанию.

Должно звучать как вопрос, но смысл. Мы оба знаем, что драке быть. И пусть лучше здесь, где у него есть шанс, что меня оттащат в критический момент.

Забота, сука, о кадрах.

Остовин кивает, но на ринг мы не идём. Ринг — это борьба по правилам. А нам нужно другое.

Под улюлюканье проходим к большому квадратному ковру синего цвета. Скидываем куртки.

Стоит Остовину увидеть эластичный бинт, как он застывает.

— Что с тобой? — хмурится.

Снова стал правильным? Лучше бы включил мозги, когда повёз мою девочку непонятно куда.

— Не твоё дело.

В зале тишина. Травмы никто не ожидал. Я сам вспоминил о ней только когда переодевался. Но боли нет, адреналин в действии.

Показательно поднимаю левую руку, пробно замахиваюсь.

Блядь. Больно.

Острая игла пронзает руку от плеча до кончиков пальцев.

— Отложим. Ты был в травме?

Остовин качает головой, собирается сойти с ковра.

— Не о том думаешь, — криво улыбаюсь. — Здесь. Сейчас.

Он колеблется. Собственно, это главная проблема Остовина, он слишком много думает о других.

Но мой тон не предполагает вариантов.

— Иначе что?

Вскидывает подбородок.

— Я урою тебя и одной рукой.

— Тигр, — вздыхает. — Давай не при всех.

Кретин. Стоит словам затихнуть в огромном помещении, как эти сразу греют уши. Сегодня весь “Беркут” будет знать, что мы схлестнулись на личном.

Молча жду.

Лев ещё раз вздыхает, бросает поднятую только что куртку обратно и встаёт напротив.

Вглядывается в меня.

— Признаю, был неправ. Возможно. Если бы ты сразу сказал…

Мощный удар правой затыкает его и отбрасывает на шаг назад. Перекатываюсь, уворачиваясь от удара ногой.

Вот это я понимаю. Рефлексы они такие.

Делаю подсечку, Остовин падает, но почти сразу оказывается на ногах.

Скорость. Он всегда был медленнее меня.

Вспомнив, довольно усмехаюсь.

И провоцирую контакт.

Глава 47. Тигр

Остовин отказывается от госпитализации и швов.

Не такие там травмы. Разбита губа и рассечена бровь, какая-то проблема с рукой.

Херня.

Так же, как притихшие беркутовцы и Лапочка с первой помощью. Всё, что она сделала — бросила на меня укоряющий взгляд и пошла заниматься Остовиным.

Имел я эти взгляды.

Подхватываю куртку с пола, морщусь от боли в руке. Придётся ещё раз проехать через Рината Германовича — есть ощущение, что в левой снова вывих.

Подхожу к Остовину. Отодвигаю Лапочку, которая собралась защищать его грудью. Буквально.

— Хватит вам уже…

Обрывает фразу, когда я протягиваю Остовину здоровую руку.

Лев усмехается и тут же кривится от боли. Ему хорошо досталось. Касается разбитой губы, встаёт.

Лапочка медленно выдыхает, когда Остовин крепко пожимает мне руку.

— Извинился бы, да не за что, — хмыкает он.

— Убил бы, да не за что. — И добавляю с усмешкой: — В конце концов, хотеть мою женщину — нормально. Только руками не трогай.