Чужеземец
Шрифт:
— Ладно, — махнул он рукой. — Чего уж теперь… Всё равно хуже не станет… Куда уж хуже-то… Что толку теперь скрывать… правила ведь принимаются для обычных обстоятельств… а когда всё катится псу под хвост…
Казалось, он отвечал не мне, а кому-то другому — суровому и въедливому.
— Моя земля очень далеко, тётушка Саумари, — продолжил Алан уже спокойнее. — Так далеко, что никто из вас не может и представить. И, конечно, ни пешком, ни на корабле туда не добраться. Однако есть иные пути. В вашем языке просто нет таких понятий… Но если говорить иносказательно… я прилетел сюда на воздушной лодке. Это, конечно, не лодка… просто другого слова не подберу. Пойми, наш мир очень отличается
— Да уж поняла. — Мне вдруг захотелось расчесать его спутанные волосы, как две дюжины тому назад, в прошлой жизни, расчёсывала я их моему мальчику, Миухири. — Ты можешь вернуться обратно, тем же путём? Где сейчас твоя лодка?
— Там, — Алан направил ладонь вверх, к невидимому за листвой ночному небу. — Наверху. Внутри ещё большей лодки. Да, я могу её позвать, и она спустится, заберёт меня. Правда, это не так просто…
— В чём же сложность? — перешла я к делу.
— Я не могу вот прямо сейчас послать ей приказ… У меня нет для этого необходимой вещи… Если бы ты верила в колдовство, я бы назвал эту вещь талисманом… но ты не веришь, а истинное её название ничего тебе не скажет. Я когда спустился сюда, спрятал её в надёжном месте… не так уж далеко отсюда, в горах Анорлайи…
— Пол-луны по меньшей мере, — облизала я пересохшие губы. — Сперва по этой дороге, южной, дале к востоку отклониться, и степями. А луна сейчас жаркая стоит, колодцы в степи пересохли, да и немного их, колодцев, знать надо места.
Можно, конечно, степь югом обогнуть, но это на целую луну длиннее выйдет, да и места там населённые. Как бы не схватили вас… Лучше уж степью. Бурдюки у меня большие, здесь воды наберёте, и потихоньку двинетесь. Гиуми возьмёте, скотинка крепкая. Пока вода будет встречаться, он вам послужит. А в степи падёт, что ж делать-то. Судьба конская… Дале пешком пойдёте. Авось, удача твоя покуда не кончилась…
— Да какая там удача, — сплюнул в костёр Алан. — Сама видишь, тётушка, что творится.
— А как же воля твоего Истинного Бога? — не удержалась я от ехидства. — Сам же говорил, что всё по Его воле делается.
— Это верно, — согласился он. — Да только если воля человеческая наперекос Его воле идёт, Он ломать не станет, как палку об колено. Свободу Он нам дал, а уж как мы этой свободой распорядимся… Кажется, где-то я сильно ошибся… Как-то очень уж легко поверил, что сила Его всегда со мной, что раз на великое служение я отважился, то Он меня во всех делах моих поддержит. Слишком я понадеялся, будто всегда пойму божественную волю…
— Чтобы терзаться, ты время ещё найдёшь, — прервала я его бормотание. — Скажи лучше, эта твоя лодка… она вас обоих поднять сможет? Или свалитесь с воздуха-то?
— Да поднимет, куда ж она денется… — усмехнулся Алан. — Она и быка поднимет, ей, железке, всё равно. Правда, там, наверху, другие сложности начнутся… ну уж как-нибудь…
— Ты яснее говори! — потребовала я. — Что тебе грозит? Или не тебе, а вот ему?
Знаю я, в иные страны чужаков не пускают…
— Ну, тут уж никуда они не денутся… — махнул он рукой. — Он же теперь знает о нас, поэтому назад не отправят. Но вот что дальше с ним будет… Это ж первый такой случай…
— Не казнят? — обеспокоилась я.
— Что ты, тётушка, — невесело рассмеялся он. — Они же… мы же такие человечные… ни пыток у нас нет, ни казней, ни рабства… только мы и без того по уши в дерьме… А, ладно. Не будем об этом… А что до меня — судить меня станут. Закон я нарушил. Никому из наших нельзя было сюда, к вам.
— И что с тобой сделают? — мне стало зябко, и не могло меня согреть чахлое
пламя нашего костерка.— Какая разница? — отмахнулся он. — Не беспокойся, не казнят, не искалечат, может, и без заточения обойдётся. А остального тебе не понять, уж очень всё у нас отличается.
— Ну, я много чего могу понять, что другим недоступно, — хмыкнула я. — Жизнью обучена. Но зачем попусту болтать? Сейчас хоть малость, а поспать надо, а рассветом подымемся. Я обратно в Огхойю поковыляю, а вы на юг.
— Может, и ты с нами, тётушка? — вылез доселе молчавший Гармай. — Сама ж слышала, лодка наша всех подымет…
«Наша лодка»! Нет, ну каков наглец!
— Нет, правда, чего тебе вертаться-то? — оживившись, продолжал мальчишка. — Непременно кто донесёт, что ты у себя в доме господина укрывала. К наместнику в судилище потянут…
— Вот только мне и осталось, что на небесных лодках кататься, — рассмеялась я смехом «шипы остролиста». — Стара я для этих глупостей, и нечего мне в той стране делать. А здесь я людям нужна. Роды принять, с мужем помирить, глаза излечить… Сколько сумею, столько и протяну. А наместник… Да ты сам, дурак, сообрази — кто ж на городскую ведьму жалиться станет? Кому охота после без помощи остаться? Да кабы и донесли… Я что? Меня попросили полечить, ну и полечила. Двадцать восемь серебряных докко за то стрясла, вот они, монетки-то, гляньте. А про зловерие постояльца своего и вовсе я не слыхала. Хаонари он ум совращал? Так я в те дни в отъезде была, высокородной госпоже Гайомах-ри камни из почек убирала. Никуда не денется высокородная курица, подтвердит. Так что мне опасаться нечего. И хватит о том. Давайте-ка спать ложиться.
— А ещё, тётушка, — не сдавался Гармай, — уж больно расставаться с тобою жалко.
И мне, и господину…
— Ха, — вытянув руку, я слегка дёрнула его за ухо. — Жалко, видишь ли, ему…
Мало ли кому чего жалко. Да только судьбе жалость наша без разницы. Слепая она потому что и глухая. Как скала, как облако, как вон это бревно…
— Матушка Саумари, — тихо и очень серьёзно сказал Алан и, поднявшись на ноги, достал откуда-то свой резной деревянный крест. — Вот, возьми себе. Ну пожалуйста, возьми. Мне так спокойнее. И да пребудет с тобой сила триединого Бога — Отца, Сына и Духа Святого. И молитвы Пречистой Матери его да уберегут тебя от всякого зла.
— Да ладно, пускай, — я взяла крест и сунула его за пазуху.
«Матушка»… Не «тётушка», значит, а «матушка»… Сколько же лет не звали меня этим словом? Две дюжины…
В глазах защипало, но я удержалась. Спать надо.
10
Мне, считай, повезло — не в сырой подвал засунули, и не в яму, где по колено гнилая вода, а на самый верх Вороньей Башни. Под самыми сводами — даже встав, не дотянешься, — узкое оконце, толстой решёткой забранное. Солома для постели чистая, крысиных лазов не заметно, да и сухо здесь. А что мошкара вьётся да зудит, так то мелочь, не стоящая внимания. И верно сказать, позаботился обо мне славный Аргминди-ри.
Когда везли сюда, в столицу, то в деревянной клетке была мягкая соломенная постель, которую ежедневно меняли, и вдоволь было еды — не высокородных яств, конечно, но сытной и вкусной. Даже вяленым мясом старушку баловали… Зевак, собиравшихся закидывать меня гнилыми овощами, воины отгоняли древками копий.
Наверняка не по своей воле, а следуя приказу. Сами-то они боялись меня прямо как злого духа. Ещё бы — и ведьма я, и зачинщица смуты, и жрица какого-то нового и страшного бога…
А всего ведь пошёл дюжинный день с тех пор, как рассталась я с ними — с теми, чьи жизненные линии переплелись с моею столь же затейливо, как и ломаная линия наставника Гирхана.