Чужие и близкие

— Постой-ка, постой. Ведь как-то называл тебя твой хозяин… Как же, а? Странно как-то — Аргамак или Бурлак? — Услышав знакомые звуки, пес оглянулся, потом сел и взвизгнул от удовольствия.

Бурлак, Бурлак, иди сюда. Ну, хороший… Хороший ты пес, хороший… Ну, хватит, хватит тебе, в губы меня не лижи. Сядь вот здесь, сядь! Ну вот теперь ты умница, вот теперь хорошая, послушная собака. Так что же я хотела тебя спросить — хозяйка есть у тебя? Молчишь? Нет, наверное, у тебя хозяйки. Что же мне делать теперь, а? Ну что ты скажешь? Оделась бы я да ушла, но ведь не могу ступить, не могу, понимаешь? Распухла нога-то…

Женька откинула одеяло, пощупала ногу, покачала головой.

— Вот видишь, что получилось. Ну что ты молчишь? Что ушами хлопаешь? Ты ж меня нашел, говорят, спас ты меня, можно сказать, замерзла бы я совсем. Посоветуй же что-нибудь… Что мне делать теперь? Не знаешь? И я тоже не знаю… — Женька натянула одеяло на плечи, опустила голову и долго сидела вот так, пригорюнившись, раздумывая о своей судьбе.

— А может, напрасно ты меня нашел, а, пес? Может, лучше было бы, если б осталась я там, в степи, и ничего этого сейчас уже не знала бы, и нога не болела бы, и никуда мне идти не надо было… Лежала б я себе там, заносило бы меня снежком потихоньку…

Женька так живо представила себе эту картину, что у нее сердце едва не разрывалось от жалости к самой себе. А когда она еще представила себе, как вернется отец, станет разыскивать ее, придет сюда, на этот полустанок, и ему укажут холмик в степи, где она похоронена, — глаза ее наполнились слезами и голос задрожал:

— Ну, что? Что ты скажешь, а, пес? Может, лучше там было бы?

Пес глядел на нее жалостливыми глазами и быстробыстро дышал, высунув узкий, длинный язык. В это время послышались тяжелые шаги, голоса, затем щелкнул замок и в комнату, откинув занавеску, вошли двое — вчерашний старик и еще другой — в брезентовом плаще с капюшоном и с докторским чемоданчиком в руке.

— Ну вот, — сказал старик, — вот она, оживела, стало быть. — Пес заюлил у ног хозяина, но старик строго прикрикнул, и собака послушно отошла в угол, легла возле своей миски.

Женька утерла глаза и с любопытством глядела на вошедших — у нее почему-то не было страха. — Так… — сказал тот, что был с чемоданчиком, — значит, так она и лежала в снегу, в арыке?

— Вот так и лежала, — сказал дед. — А сколько — не знаю. Я ее полуживую сюда притащил. А сумка возле нее была с продуктами. Видно, домой несла, да вот сбилась с дороги.

— А может быть, она сама скажет, — проговорил второй и стал снимать с себя задубевший от холода плащ. Брезент был твердый и звенел как жесть. Он поставил плащ в угол, и тот так и остался стоять, будто часовой. Потом он подышал на руки, потер их и опять сказал, обращаясь к Женьке: — Ты говорить-то умеешь?

— Умею, — еле слышно проговорила она.

— Ну вот и хорошо. Рассказала бы ты нам, сколько на мерзлой земле пролежала?

— А я не знаю, — опять тихо сказала Женька и подняла на доктора опухшие глаза. Теперь она уже не сомневалась, что это доктор — он держал ее руку и считал пульс. Она действительно не знала того, о чем он спрашивал ее. Он задал ей еще несколько вопросов, а сам долго и внимательно выслушивал ее, выстукивал. Покачал головой.

— Болит где-нибудь?

— Нога, — сказала Женька. — Ломит очень.

Он откинул одеяло, слегка потрогал ногу.

— Н-да… Растяжение связок. Я сделаю тугую повязку, и надо Судет полежать. Полежать обязательно, не то хромать будешь — поняла?

— Мне домой надо, — . сквозь слезы сказала Женька. — Меня ведь искать будут.

— Да куда же ты сейчас с такой ногой, дочка? — сказал старик. — Ты уж отлежись маленько. Потом пойдешь — мы тебя с Бурлаком проводим.

— Пога — это еще полбеды, — сказал доктор. — Как бы воспаления легких но было. Вот тут кое-какие лекарства я оставлю, — он положил на стол порошки.

— Банки надо… Ты, Митрич, банки, часом, ставить не умеешь? — спросил он деда.

— Ба-анки? Вот уж сроду не приходилось.

— А поблизости тут никого нет, кто может? Может на станции кто?

— Да ну, кто там, — огорченно сказал старик. — Вот сестра милосердия была, так и та на фронт уехала А сейчас!.. Постой, а если Шурку спросить, начальникову кралю, она ж вроде и а курсах училась.

— Попробуй, Митрич, попробуй. Нужны банки два раза в день — утром и вечером. А на следующий день горчичники. Есть у тебя горчица?

— Ну, это найдем, — сказал старик. — Этого добра сколько хочешь. А с Шуркой я сейчас поговорю Я ей в доме и стекла ставил, и почку ладил, думаю, не откажется она.

— Ну, смотри, Митрич… А если плохо будет, жар сильный, кашель, езжай за мной В больницу тогда отправлять надо.

Во время этого разговора лицо Женьки менялось, как небо на закате. То оно становилось малиновым, то темнело, то вновь вспыхивало.

Чужие люди, совсем чужие разговаривали о ней, о том, как ее лечить, а она не могла ничего сказать, была совсем беспомощна. А когда доктор помянул про больницу, Женька совсем расстроилась — с детства она боялась этого слова, мать всегда пугала се: «Вот не выпьешь лекарства — в больницу отправлю!» Ей смертельно не хотелось в больницу, но она не знала, как это сказать, ведь лежит она в чужом доме, у совсем незнакомого человека, — может, ему вовсе в тягость все это, может, он рад от псе избавиться.

Поэтому она молчала, поникнув головой, только глянула исподтишка на Бурлака, и тот, словно почуяв, в чем дело, подбежал к ной и лизнул ей руку.

— Ну? Ну так как? — спросил доктор и стал укладывать все обратно в чемоданчик. — Могу сейчас направить в больницу, но только не примут сейчас, плохо там с мостами…

— Не надо, — замахал руками старик, — обойдемся без больницы, ты как думаешь, дочка? — Женька ничего не сказала, только кивнула головой.

— Ну вот, правильно. Ты, дочка, не бойся, мы с Бурлаком хорошие люди. Мы тебя нашли, мы тебя и выходим. Правильно я говорю, Бурлак?

Пес взвизгнул, посмотрел вверх и стал тереться о ноги старика. Тот потрепал его по шее и поклонился доктору..

— Спасибо тебе, Абдулла Гафурович, вот, не обессудь, пожалуйста. — Он скрылся за занавеской и тут же появился с куском хлеба и какой-то картонкой коробкой.

— Что вы, Митрич, заберите сейчас же, — обиделся доктор. — Разве ж из-за этого…

— Ладно, ладно, — примирительно сказал старик, — ты не ершись, не буду насчет хлеба. А уж это ты возьмешь без разговоров.

— Что это? — строго спросил доктор. Он открыл коробку, и лицо его тут же просияло от радости.

— Лекарственные травы! Вот за это спасибо. Возьму обязательно. Будет еще — принеси.

Он оделся и перед тем, как выйти, еще раз напомнил про банки. Они ушли, стало тихо, Бурлак раскинулся на полу возле кровати, и Женьке сделалось очень спокойно и хорошо — она задремала. А когда проснулась, перед ней сидела молодая женщина с красивым, очень гладким упитанным лицом и очень живыми, какими-то вызывающими глазами.

На ней была блестящая черная шуба под котик и белый пуховый платок, откинутый на шею. Она улыбалась, яркие ровные зубы отливали чуть розоватым от губной помады. Сначала Женьке показалось, что все это спится — настолько невероятным было присутствие в каморке деда Митрича этой неправдоподобно яркой женщины.