Чужие крылья III

Притихшая во время боев ненависть, расцвела буйным цветом, стоило ему ухватить лишь немного отдыха. Хотелось рвать всех немцев зубами, жечь врагов живьем и расстреливать пачками. Но немцев вокруг не было. Была сильно обмелевшая речка, самодельная спортплощадка, над которой уже разносились первые робкие удары мяча и отдыхающие однополчане. Они в его злости были не виноваты. Виктору оставалось лишь бесцельно слоняться по аэродрому и бессильно скрипеть зубами.

— Опять маешься, — Литвинов тоже зачем-то прихромал следом. — Не нравишься ты мне командир в последнее время. Что случилось-то?

Виктор не ответил и они довольно долго молчали.

— Год назад Игорь погиб, — почему-то сказал Литвинов, — ты мне рассказывал. Он где-то неподалеку похоронен? Может, как-нибудь съездим?

Виктор покраснел. Он считал Шишкина своим другом и чуть ли не братом. И помнить когда погиб Игорь и о том, что нужно проведать его могилу, должен был он, а не Сашка.

Вылетели они на другой день. Шубин не стал отказывать просьбе и, ближе к обеду, У-2 устремился на юг, чтобы, через час с небольшим, приземлиться на вновь обратившемся в луг аэродроме.

Место оказалось обжитым. Там, где раньше жил летный состав, теперь белели выгоревшие на солнце палатки, выделялись горбыли землянок. Сверху был хорошо виден вытоптанный прямоугольник плаца, накатанные дороги, сеть тропинок. О том, что здесь когда-то стоял авиационный полк, не напоминало уже ничего. Через когда-то летное поле теперь пролегала одна из дорог, а бывшая роща уменьшилась едва ли не втрое.

Могила Игоря заросла бурьяном и осела, оставив едва видимый бугорок, фанерная пирамида со звездой была кем-то повалена и сломана. Могилы остальных, погибших при штурмовке аэродрома, выглядели ничуть не лучше. Пришлось возвращаться к самолету за специально захваченными инструментами, отсыпать холмики, ремонтировать. Виктор срезал дерн лопатой, а самого душила злоба – если бы они не прилетели, то через несколько лет, от этих захоронений не осталось бы и следа. Остатки какой-нибудь колхоз распахал бы по весне и все.

Они справились быстро, приведя могилы в порядок. После уселись неподалеку, и Виктор достал из кармана трофейную флягу с водкой. Солнце стало клониться к горизонту, тень от рощи уже достигла кладбища, пахло пылью, примятой травой и землей. Они сидели молча, не говоря ни слова, лишь передавали друг другу. Настроение у Виктора от выпивки испортилось: напала черная меланхолия, все вокруг показалось глупым, совершенно напрасным. Не хотелось ничего. Даже водку пить не хотелось.

— Вить, — спросил вдруг Литвинов, — а ты чем после войны заниматься будешь?

— После войны? — удивился Саблин. — А чего это тебя так заинтересовало?

— Просто. Настроение такое.

Виктор выплюнул изжеванную травинку, задумался.

— Не знаю, — наконец ответил он. — Давненько об это не думал. Есть мнение, что я до конца не доживу, так что трахаться со всем этим придется вам.

— Почему это не доживешь? — удивился Сашка. — Ты вроде раньше фаталистом не был. И почему это сразу… трахаться?

— Этой войны, еще на пару лет хватит. А выжить для меня слишком роскошно. Да и незачем.

— Как незачем, — оторопел Сашка, — а жену повидать не хочешь?

Виктор промолчал. Недавно он пришел к мысли, что все его везение заемное. За то, что он выживал в жутких переделках начала войны, заплатил жизнью Шишкин, и как только Игоря не стало, все везение сразу же кончилось. Ну а за мытарства с февраля по август, расплатилась Нина. Он поежился, вспомнив упавшую в паре метров от него авиабомбу. Та бомба его не увидела, но другая безошибочно нашла в Саратове его жену. А значит, его везению уже пришел конец. Эта мысль в последнее время занимала его все больше и больше.

— Странный ты какой-то, — добавил Литвинов, — может тебя в санаторий, нервы подлечишь? Или к Синицыну сходи, вдруг он чего организует. Отдохнешь, пока на фронте передышка.

— Не хочу, — ответил Виктор, — да и смысла нет.

— Ну почему сразу нет?

Виктор промолчал. Он молчал довольно долго, потом потянулся за папиросами. В пустом желудке плескалась водка, но настроения отнюдь не улучшала, табачный дым щекотал горло, а в голове была каша.

— Мы победим, — наконец сказал он, — я это знаю. А за то, что после войны будет, я тебе скажу! Жопа будет. Вкалывать придется, до кровавого пота. Долго и нудно. Пока пуп не порвется.

— Почему это жопа? Война ведь закончится.

— Сашка, — озлился Виктор.— Ты же политработник, думать обучен. Ты совсем слепой или дальше газет у тебя глаза не видят, а в голове лозунги?

— Причем тут лозунги, — обиделся Литвинов, — ты по делу говори.

— Да ты посмотри вокруг, что ты видишь? Ты деревни, через которые немцы прошли, видел? В Ростове был? Да полстраны в руинах лежит. Все что не сожжено – взорвано.

— Построим заново, — убежденно ответил Литвинов, — будет лучше прежнего.

— Да кто строить будет? — взорвался Виктор, — ты голову включи, ты глаза открой! Вот тут, — он показал рукой на поле. — Вот тут люди должны жить, а их нет и взять неоткуда. Как ты не поймешь-то! Да война эта всех мужиков выбьет. Народ надорвется.

— Не говори ерунды, — мрачно ухмыльнулся Сашка.

Виктор пожевал губами, посмотрел вдаль. В небе, высматривая добычу, парил орел, ветер шелестел травами, все было как обычно. Можно было рассказывать Литвинову про будущее, можно и не рассказывать. В этой степи от этого ничего бы не изменилось.

— Я когда через линию фронта выходил, — медленно сказал он, — там целое поле бушлатами выстлано было. Наши морпехи наступали. Потом узнавал, ширина того наступления была километров тридцать и везде была такая картина. Где-то чуть меньше, где-то больше. А наши июльские бои? Слышал, что две дивизии в окружение попали? Говорят, от одного полка пятьдесят человек вернулось. Про Ржев слышал? А про Ленинград? Сколько там от голода умерло? Про армию Власова тебе, как комиссару не доводили? И ведь его армия далеко не первой в этом месте наступала. А что в начале войны творилось? Да ты ведь сам это видел…

— Может ты и прав, — потемнел Литвинов, — но это не повод опускать руки. Мы победим, мы обязательно победим.

— Победим, — эхом отозвался Виктор, — а после вот все это, — он обвел рукой степь, — нужно будет заселять. Заново земли распахивать, порушенное восстанавливать. Только вот работать, считай некому будет. Ты видел, как бабы в колхозах на себе пашут, чтобы хлеб фронту дать?

— Тяжело сейчас, — кивнул Литвинов, — и будет непросто. Но мы после войны все восстановим. И будут здесь цвести сады, и пшеница в полях колоситься. А ты, Витя, в людей не веришь. Зачем ты в партию-то заявление подал. С такими мыслями, так лучше сразу в гроб.