Чужие подъезды

Он стоял под навесом овощного киоска и прикидывал — до какого гастронома ближе: того, что возле Старого рынка, или до большого, нового, на углу Кировской и…

«Квартиру получила… — вдруг подумал он. — Научный работник. Дом сплошь для ведущих специалистов. Ну, посмотрим, что это за дом… Да это и по пути, возле универсама, — небрежно сказал он себе. — На тринадцатый троллейбус, без пересадки…»

…Дом оказался типовой шестнадцатиэтажной башней, балконы выкрашены в дикий розовый цвет. Его еще не заселили полностью, и он выглядел нежилым, голым. Накрапывало. Илья стоял на тротуаре и пытался определить, какие окна могут быть окнами Наташиной квартиры. «Не спросил у Егора, какой этаж подумал он неожиданно и оборвал себя сразу — А зачем тебе? Новости спорта. Наталья понадобилась через семьдесят лет…» И тут же усмехнулся и, обозвав себя крепким словом, повернул в сторону большого нового универсама, рядом с домом.

Он вошел в магазин, ища глазами Наташу, и даже не удивился, когда увидел ее в очереди. Теперь ему уже было ясно, что зашел он сюда специально, в надежде ее увидеть. Он стоял, прислонившись к какой-то витрине, и разглядывал Наташу, насколько это позволяли снующие перед глазами фигуры.

«Ну и что? — думал он. — Ничего особенного. Решительно ничего. Баба как баба. Подойти, что ли? Почему бы — нет? Ах, вы научная дама? Ах, ах!»

Минут через пять он все-таки заставил себя подойти к ней и, заглядывая через ее плечо, спросил насмешливо, подражая простецким бабам:

— Женщина, что дают, а?

Женщина обернулась. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, наконец, как ему показалось, непринужденно Илья сказал:

— Здравствуй.

— Здравствуй, Илюша, — просто и спокойно ответила она. Илья смотрел на нее не отрывая глаз, смотрел помимо воли, и хотел не смотреть, а все смотрелось. Да, сейчас, вблизи, было видно, что Наташа изменилась неузнаваемо, что-то случилось: значительность открытого лба, высоких бровей, пристальных карих глаз и удивительное сочетание властности и страдания в выражении губ и подбородка не давали взгляду оторваться от ее лица. Это была икона, какие можно еще встретить в северных русских селах.

— Как жизнь? — спросил он с судорожной улыбкой, ничего больше не пришло в голову.

— Потихоньку, — сказала она. — А ты все в мальчиках ходишь?

— Ага, мне нравится, — прищурившись, ответил он. Не от досады ответил, так, в силу характера.

Рядом вертелся какой-то мальчик в красной курточке.

— Граждане, даем только участникам! — крикнула в толпу продавщица. Неучастники, не становитесь!

— Мы неучастники, — усмехнулся Илья, — выйдем, что ли? — Они стали пробираться к выходу, и все время мальчик в красной курточке путался под ногами.

На улице моросило, тротуар мерцал щедрыми лужами. И вверху, в грязных отрепьях туч, неторопливо плыли опрокинутые лужи немощно голубого неба. Эти небесные лужи перемещались, меняли очертания, толпились, расползались… Вообще, вверху было неблагополучно.

Илья с Наташей остановились под навесом на автобусной остановке. На мокрую скамейку нельзя было сесть. Вообще все вокруг было не приспособлено для неожиданных встреч. Наташа молча смотрела на Илью, к властно-страдальческому выражению ее губ прибавилось вопросительное выражение глаз. Она глядела, словно хотела дознаться, зачем Илья встретился ей снова. Назойливый мальчик в красной курточке почему-то не отставал от них.

— Мальчик, — сказал Илья, — иди домой, что ты здесь вертишься?

— Это мой, — тихо улыбаясь, сказала Наташа. — Это старший, а есть еще младший, четыре года.

— Молодец! — сказал Илья непонятно кому — то ли мальчику, то ли самой Наташе. Впрочем, он и сам не понимал сейчас, что и зачем говорит. Он неотрывно смотрел на нее.

— Ты все там же? — спросила она. — Я Егора на днях встретила, он рассказывал.

— Да! — оживленно подтвердил Илья. — Я верен своей рубрике «О том, о сем». И если ты солишь огурцы по газетному рецепту, то знай, что…

— Я не солю, — мягко улыбнувшись, перебила его Наташа, — на огурцы времени не хватает. От чертежей голова пухнет.

— А у меня не пухнет! — вызывающе весело сказал он. — Ты же знаешь, я к своей голове отношусь с нежностью.

Она вдруг без улыбки взглянула на него.

— Да, знаю, — и взяла сына за руку. — Ну, прощай. Всего тебе…

— Подожди! — воскликнул он, почему-то испугавшись, что Наташа уходит, но, увидев ее вопросительный взгляд, осекся:

— Я… хотел… Давай, что ли, провожу.

— А мы рядом, вон, в третьем подъезде. — Наташа кивнула в сторону дома. — Маме и бабане привет, — и отойдя уже на несколько шагов, негромко сказала мальчику: — Надень капюшон, Илюша…

— Что?! — тихо спросил самого себя Илья, глядя им вслед, хотя почти сразу понял, что это имя ее сына. Они вошли в подъезд, а Илья опустился на мокрую скамейку и долго сидел так, не ощущая тяжелой намокшей куртки на себе, мелких злых дождинок, бегущих по лицу. Сидел, безучастно глядя на останавливающиеся автобусы, словно именем обыкновенного мальчика в обыкновенной красной курточке можно было ударить так больно взрослого человека.

Бабаня и Валя шили из голубого ситчика наволочки на подушки. Телевизор изображал Софию Ротару, поэтому, как вошел Илья, не слышали. Когда же увидели его — мокрого и немого, как пень, бабка прямо ахнула, а мать на всякий случаи сказала:

— Ну, прямо — тезка Репин, «Не ждали», — но насторожилась. Илья молча раздевался. Напряжение возрастало.

— Что случилось? — крикнула бабаня.

— Ничего не случилось, — сказала мать, нагнетая напряжение. — Что с ним может случиться? Наверное, в лужу свалился.

Илья молчал. Он снял мокрые грязные туфли и стал кропотливо и как-то заторможенно искать под тумбочкой тапки.

— Ты быстро управился, — продолжала забияка мать. — А может, квартал кончился?

— Валя, уймись! — крикнула бабаня. Она бросилась помогать внуку искать тапочки.

— Анжелла дала ему отставку! — торжественно провозгласила неуемная Валя.

Тапочки, оказывается, стояли там, где им было место стоять от сотворения мира, и этот неожиданный порядок вывел Илью из странного мокрого отупения. Он прошел в комнату, смежную со столовой, и, остановившись в дверях, тихо сказал:

— Так, убедительная просьба — оставить меня на сегодня в покое… — и бесшумно затворил за собой дверь.

Он лежал в темноте на куцем бабкином диванчике и занимался совершенно новым для него делом — пытался разобраться в себе самом. Разобраться хотелось, но с непривычки это не получалось.

«Ну, нравилось бабе имя… — успокаивал он себя, — а что, имя древнее, мужественное…» И еще думал: «Ну, расцвела, да, чертовски расцвела. Разве в этом дело? Господи, да неужели это меня заело?»

Дверь приоткрылась, мать без обычной задиристости спросила: