Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны
Шрифт:
Место захоронения могло быть связано с конкретными обстоятельствами похорон и/или особенностями личности и биографии умершего. В обычной ситуации хоронили, как правило, на кладбище. Однако в случае похорон людей, которых можно было отнести к категории «новых героев», память о которых необходимо увековечить, а самим похоронам придать «большое общественное значение», захоронение могло быть перенесено в не совсем обычное пространство. Например, во владимирской газете «Смена» упомянуто захоронение в парке имени 20-летнего юбилея РКП(б) 186 . Коммунистов, комсомольцев, красноармейцев, погибших в столкновениях с различными антибольшевистскими силами, будь то отдельные эпизоды Гражданской войны, крестьянские восстания или какие-то локальные выступления, хоронили в значимых публичных пространствах – в центре села или деревни, у школы, сельсовета или иного важного общественного места. В будущем вокруг этого захоронения-памятника зачастую формировалось рекреационное пространство советского типа – парк культуры, центральная площадь и т. д. Так или иначе, эти захоронения надолго сохранялись в местном символическом ландшафте.
186
Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля.
В некоторых публикациях описывается и «заочный» ритуал. В этом случае также проводилась гражданская панихида, произносились памятные речи 187 и пелся похоронный марш 188 .
Новый ритуал резко контрастировал с традиционными похоронами: «Все было для крестьян ново и ошеломляюще» 190 . Красные похороны, по-видимому, действительно производили сильное впечатление на окружающих: «Никогда я не видывала ничего такого интересного, как на этот раз, когда музыка заиграла, – я даже испугалась, – так громко и хорошо, что все оцепенели. <…> Когда пришли домой, то только и разговора было, что про похороны. Все пять верст только и говорили об этом» 191 .
187
«Товарищ Коля». Мы чтим память павших…
188
Памяти погибших // Призыв. 1920. № 42 (195). 7 сентября. С. 2; Михаил рабочий. Везде бы так // Призыв. 1920. № 92 (244). 5 ноября. С. 3; «Товарищ Коля». Мы чтим память павших…
189
Памяти погибших…
190
Комсомольские похороны…
191
Мурин В. А. Указ. соч. С. 43–45.
Впечатление, несомненно, усиливалось из-за отсутствия на похоронах духовенства: «Бабы – те говорят, что всем хороши коммунистические похороны, только одним плохи – батюшки нет! Если бы был батюшка, то кажись все стали бы хоронить как Ваганову жену. Мне самой эти похороны понравились куда лучше, чем по-церковному. Там батюшка гнусавит себе что-то под нос, и не разберешь ничего интересного; зароют в землю, с тем и конец, а так, как коммунистов хоронят, и умереть не страшно и приятно» 192 .
192
Там же.
Зачастую новый похоронный обряд четко разделял деревенское общество на два лагеря – стариков и баб, все еще увлеченных поповским дурманом, и молодежь, которая приходит к выводу, «что с музыкой лучше, чем с попом» 193 . Тем важнее были для агитаторов обратные примеры, такие как 65-летний крестьянин Г. В. Блохин, принесший председателю волисполкома заявление «Запиши в книге, чтоб в случае моей смерти меня родственники без попа хоронили. На родственников и не глядите, они еще в поповской обман верят» 194 .
193
Комсомольские похороны…
194
Горький А. Молодым пример // Безбожник у станка. 1924. № 9. С. 18.
Несмотря на то что авторы газетных заметок стараются нарисовать как можно более широкий круг лиц, похороненных по новому обряду, – это не только коммунисты и комсомольцы, но и дети, и старики, и беспартийные, и рабочие, и крестьяне, – красные похороны все же оставались политической манифестацией крайне узкого круга коммунистической молодежи и в 1920-х годах широкого распространения не получили 195 .
По газетным заметкам, красные похороны устраивались преимущественно для представителей идеологизированных групп – комсомольцев 196 , коммунистов 197 или членов их семей 198 . Анализ дневниковых записей 1920-х годов также свидетельствует о том, что подавляющее большинство упоминаний о красных похоронах вне зависимости от личной оценки автора относится к случаям погребения лиц с активной политической позицией. Активные коммунисты – партийцы, комсомольцы, пионеры – составляли небольшую прослойку в обществе 1920-х годов. Их число в деревенском обществе было особенно невелико, хотя и имело тенденцию к увеличению. В 1922 году по всей стране насчитывалось лишь 11 200 партийных ячеек, в которых состояло 110 тысяч членов и кандидатов в члены партии. К 1923 году число ячеек увеличилось до 12 тысяч, а число членов и кандидатов в члены партии до 280 тысяч человек 199 (согласно переписи населения 1926 года, в СССР проживало 147 миллионов человек). По всей видимости, реальная степень распространения красных обрядов соотносима со средним числом «революционной молодежи» в Советской России того времени.
195
А. К. Байбурин также расценивает реальную распространенность «красных обрядов» как крайне низкую. См.: Байбурин А. К. Советские обряды и ритуал торжественного вручения паспорта // Классический фольклор сегодня: Материалы конференции, посвященной 90-летию со дня рождения Б. Н. Путилова. Санкт-Петербург, 14–17 сентября 2009 г. / Отв. ред. Т. Г. Иванова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. С. 411.
196
Без попов…; Ж. Влад. Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля; «Товарищ Коля». Мы чтим память павших…; Комсомольские похороны…
197
Похороны коммуниста…
198
Мурин В. А. Указ. соч. С. 43–45.
199
Большаков А. М. Современная деревня в цифрах. Экономика и разнообразный быт деревни за революционный период. Л.: Прибой, 1925. С. 101–103.
Распространение «красной обрядности» среди населения позволяет оценить статистика по Тамбовской губернии. По данным Губернской рабоче-крестьянской инспекции за 1924 год, в Рассказовской волости было зафиксировано 7 случаев гражданских похорон, 2 – октябрин, 13 – рождений без крещения, 2 комсомольские свадьбы, 30 случаев свадеб без венчания. За I квартал 1927 года во всей губернии в целом было зафиксировано 13 октябрин, 35 красных свадеб и 9 гражданских похорон 200 . Для сравнения – согласно переписи населения 1926 года, в губернии проживало чуть более 2,7 миллиона человек, в том числе 2,4 миллиона сельского населения 201 . Показательно, что статистика по Москве за 1925–1926 годы разительно отличается: «На всю Москву в 1925 г. из 66.541 (общее число зарегистрированных актов гражданского состояния за год в городе. – А. С.) приходится 34.791 (52,3%) актов, освященных религией, и 31.750 (47,7%) – безбожных. В 1926 г. соотношение таково: из 74.092 (100%) церковных приходится – 36.523 (49,3%)
и безбожных, уже больше, – 37.506 (50,7%)» 202 . Автор очерка отдельно приводит статистику по религиозным и безрелигиозным похоронам: в 1925 году «без церковного погребения обошлись» 39,9%, а в 1926-м – 40,4% 203 .200
Безгин В. Б. Старый и новый быт в традиционной крестьянской культуре (советская доколхозная деревня) // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIX – начало ХХ в.): Сб. научных статей. Тамбов: Изд-во ТГУ имени Г. Р. Державина, 1998. Вып. 2. С. 143.
201
Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. М.: Изд. ЦСУ Союза ССР, 1927–1929. В 10 т. Вып. 3: Население СССР. М., 1927. С. 49.
202
Лебедев В. Верующая Москва // Безбожник. 1927. № 10. С. 4.
203
Лебедев В. Верующая Москва // Безбожник. 1927. № 10. С. 4.
Как следует интерпретировать эту статистику? Означают ли эти цифры, что попытка создать и распространить новую обрядность провалилась? И предполагалось ли вообще ее распространение за пределами круга «настоящих коммунистов»? Некоторые факты говорят в пользу того, что данные практики изначально воспринимались как элитарные, уместные только для «прошедших обращение» – настоящих коммунистов. Но такой подход разделяли не все. В 1923 году в газете «Безбожник у станка» была опубликована серия заметок. Первая из них – письмо П. Я. Хлынова, атеиста из Московской губернии, в котором рассказывается об отказе местной ячейки партии участвовать в организации и проведении гражданских похорон его беспартийного соседа-атеиста. В результате сосед был похоронен «с попами». Корреспондент «Безбожника у станка» считает, что местная ячейка партии поступила неверно, отказавшись участвовать в похоронах беспартийного «хотя бы с целью агитации», поскольку «партия должна бы помочь, должна научить, как обходиться без попов во всех таких случаях» 204 . Спустя несколько номеров журнал опубликовал ответное письмо, в котором говорилось, что «ячейка отказ мотивировала тем, что „гражданские похороны не должны теперь быть редкостью“. Может быть и „не должны“, но надо считаться с фактами: в деревне они, все-таки, редкость» 205 . Корреспондент, подписавшийся как Городской, считает решительно неверным отказ ячейки партии от участия в похоронах, поскольку «нужно пользоваться всяким случаем и поводом, чтобы убеждать крестьянство в бесполезности, ненужности поповского участия в жизни и смерти и в прочих делах. Надо отказаться от излишней „застенчивости“, надо действовать по своей инициативе. Тогда гражданские похороны, действительно, не будут редкостью, а паразиты-агенты небесных царей – лишены будут возможности вытряхивать у бедняков, порой, последние крохи» 206 .
204
Гражданские похороны. (Письмо из деревни) // Безбожник у станка. 1923. № 3. С. 14.
205
Городской. Еще о гражданских похоронах // Безбожник у станка. 1923. № 6. С. 19.
206
Там же.
Гражданские красные похороны были распространены мало и большей частью среди активных коммунистов – членов партии, комсомола или пионерского движения 207 . Более того, коммунистические активисты не стремились к экспансии данной практики за пределы своей узкой группы. Это свидетельство того, что красные похороны (и красная обрядность в целом) представляли собой в 1920-х годах специфическую большевистскую практику, которая имела особое значение, выходящее за пределы собственно похорон.
207
См. также: Тульцева Л. А. Этнографические аспекты изучения религиозного поведения // Советская этнография. 1979. № 4. С. 43–57 (здесь с. 50).
Новое видение человека и конечности его существования, лежащее в основании коммунистических ритуалов, порождает и другую коллизию. Если с физической жизнью человека его бытие полностью прекращается, под вопросом оказывается не только необходимость ритуала похорон как таковая, но и необходимость могилы. Имеют ли хоть какой-то смысл ее поддержание и посещение? Будет ли иметь какое-то значение индивидуальное захоронение в общинном мире будущего или коммунистические некрополи должны образовать некое общее место памяти, важное для потомков? Вопрос о том, как следует обращаться с революционными захоронениями, был неизмеримо более сложным и многомерным, чем вопрос о том, каковы должны быть практики обращения с мертвыми телами и обряды. Ведь обряд – это то, что происходит здесь и сейчас, а коммунистические площадки и другие захоронения останутся надолго, переживут переходный период и продолжат существовать в мире будущего.
В сентябре 1924 года на дереве внутри коммунистического квартала Ваганьковского кладбища появился наивный и слегка нескладный «стихотворный набросок» рабочего Мухина:
208
ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 637. Л. 3.
Сообщение народовольца Коронина на заседании Общества старых большевиков в сентябре 1924 года также ставит вопрос о состоянии «дорогих могил». Кокорин начинает свое выступление с того, что говорит о политической значимости революционного некрополя:
Что же может сказать и рассказать наше молодое поколение при виде разрушаемых скромных могил революционеров. Какой урок оно извлечет из создаваемого вандализма, основанного при явном попустительстве кладбищенской администрации и духовенства, враждебно настроенного против коммунистов. И не в праве ли оно, это поколение, послать нам горьчайший упрек – и справедливый упрек – в небрежении «коммунистического пантеона». Этим вынужденным выступлением, предисловием, я подчеркиваю психологическую ценность погребенных здесь революционеров 209 .
209
ЦГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 637. Л. 5, 5 об.