Чужое лицо

Не допив шампанское, обе женщины демонстративно двинулись к выходу из кафетерия.

Илья Андронов бессильно развел руками, улыбнулся, тронул Вирджинию за руку:

– До скорого… Желаю вам удачи… – И повернулся к Ставинскому: – Пошли…

За окном Галя Юрышева уже села на водительское место «Волги», дала задний ход, откатила машину от столба на мостовую и теперь требовательно нажимала на клаксон, вызывая мужа.

И, поняв, что им так и не дадут даже минуту побыть наедине, Ставинский тоже тронул Вирджинию за руку и повторил слова Ильи Андронова:

– Ай-л си ю суун…

Теперь они смотрели друг другу в глаза, понимая, что истекают последние секунды этой встречи. С улицы донеслись новые гудки машины.

– Гуд лак… – сказала Вирджиния им двоим, но смотрела только на Ставинского. И улыбнулась: – Идите, вас ждут ваши жены.

– Тейк кэр… – произнес он. – Ай-л си ю суун…

Резко повернувшись, Ставинский пошел за Ильей Андроновым к выходу из кафетерия.

Вирджиния видела, как его жена, перегнувшись через сиденье, открыла ему правую дверцу и он сел в машину. Господи, подумала она, он сумасшедший, он просто сумасшедший! Если его разоблачат – а произойти это может в любую минуту – то тогда уж наверняка всплывет наружу вся правда, и снова ее будут допрашивать, увезут отсюда – в тюрьму, в лагерь. А что будет с ребенком? Зачем он затеял все это? Дважды камикадзе…

А может быть, он стал Юрышевым, чтобы найти ее, Вирджинию?

Отбросив колесами снег, белая «Волга» рванулась с места и помчалась вслед за «мерседесом» по «Авеню оф зе Америкас» за околицу, в поле, к контрольно-пропускному пункту.

Вирджиния проводила глазами эти машины и почувствовала, что от пережитого напряжения к горлу опять подступает тошнота.

12

Так продолжалось недели три: приступы тошноты накатывали один за другим, особенно в первой половине дня. Правда, полковник Стэнли освободил Вирджинию от занятий с новоприбывшими практикантами, а его дочка Мики ухаживала за Вирджинией с необыкновенной старательностью и заботой. Она ходила с ней на прогулки, сидела по вечерам у нее в комнате и заставляла Вирджинию пить разные натуральные соки. Вирджиния во всем слушалась свою сиделку, а думала в это время о Ставинском. Неужели он действительно приедет сюда во время следующей пересменки студентов в начале марта? А вдруг он выкрадет ее отсюда и они сбегут из России? Нет, это возможно только в каких-нибудь романах и голливудских фильмах о Джеймсе Бонде. Если настоящий полковник Юрышев не мог самостоятельно бежать из СССР, то как же Ставинский может выкрасть ее из сверхсекретной школы КГБ и бежать с ней через советскую границу? Нет, это немыслимо.

Робкие надежды на чудо сменялись отчаянием и очередными приступами тошноты, которые затемняли все мысли. Наконец полковник Стэнли сказал, что не может больше смотреть на то, как она мучается, и вызовет врача из Москвы. В тот же вечер приехал из Москвы высокий, черноволосый, лет сорока врач по фамилии Мусатов. Он озабоченно осмотрел Вирджинию, выслушал ее и дал ей две таблетки, которые попросил принять перед сном. Он сказал, что эти таблетки снимают приступы тошноты и Вирджиния сможет спать нормально.

Действительно, в этот вечер Вирджиния уснула чрезвычайно быстро, и сон был глубоким, словно обморочным.

Она не слышала и не видела, как ровно через час после того, как она уснула, в ее комнату снова вошли этот врач и Мики. Не боясь, что она проснется, врач снял с Вирджинии одеяло, сделал внутривенный наркоз. Затем Мики заголила ей живот, и Мусатов тонкой длинной иглой ввел Вирджинии в полость матки редкий импортный препарат, прерывающий беременность, – простогландин. Поиски этого препарата даже у КГБ отняли три недели, поскольку в СССР нет медицинских препаратов, прерывающих беременность.

Укрыв Вирджинию одеялом и погасив в комнате свет, доктор Мусатов и Мики удалились.

В шесть утра Вирджиния проснулась от резкой боли внизу живота. Второй приступ этой боли заставил ее вскрикнуть и сесть на кровати.

Корчась от этих болей, сдерживая стоны, она еще полежала в постели. Но когда от очередного резкого приступа зашлось сердце, она поняла – ей не выдержать до рассвета. Колобком, поджав ноги, она спустилась с постели, набросила халат и, согнувшись, держась руками за поясницу, медленно спустилась вниз, к номеру, который занимал Стэнли.

На ее стук полковник открыл тотчас, словно не спал всю ночь и ждал ее. Увидев стонущую Вирджинию, он суетливо уложил ее на диван и тут же побежал в соседний номер будить врача. Мусатов появился со шприцем, тут же сделал ей укол анестетика и подтвердил догадки Вирджинии – похоже, что у нее начались предродовые схватки, именно этого он и боялся вчера.

Через десять минут личная машина полковника Стэнли уже везла Вирджинию и врача в Москву, в госпиталь. По дороге Мусатов на ломаном английском пробовал успокоить Вирджинию, говорил, что в госпитале остановят преждевременные роды.

В 7.30 они въехали в еще темную Москву. Уличные фонари освещали группы людей, спешащих к станциям метро, над которыми горели красные неоновые буквы «М». Зябкие кучки людей стояли на автобусных и троллейбусных остановках, и такие же молчаливые темные группы у дверей еще закрытых продовольственных магазинов. Москвичи и приехавшие из разных концов страны командированные занимали очереди за продуктами. Машина прокатила через центр города, нырнула в какой-то переулок и остановилась перед высокими, металлическими, с каймой выпавшего за ночь снега воротами. Из проходной вышел солдат в армейском полушубке, валенках и с автоматом через плечо. Неужели ее снова привезли в тюремную больницу?

Солдат сонно протопал своими валенками по свежему снегу, заглянул в машину, стал проверять документы у шофера.

– Открывай! – резко приказал ему доктор Мусатов.

Солдат равнодушно вернул шоферу документы и пошел открывать ворота.

По занесенной снегом дорожке машина въехала во двор госпиталя, и Вирджиния поняла, что это не тюрьма, – они остановились у подъезда красивого современного семиэтажного здания с бетонным козырьком над парадным входом и одинаково белыми занавесками во всех окнах на семи этажах.

Мусатов и вышедшая из госпиталя санитарка помогли Вирджинии выйти из машины. Обняв Вирджинию за талию, санитарка провела ее в приемный покой. Здесь дежурная медсестра приказала Вирджинии раздеться, потом зачем-то взвесила Вирджинию на холодных напольных весах и, отдернув клеенчатую занавеску, показала Вирджинии на душ. Действие анестезии исчезало. Вирджиния снова ощутила тянущую боль внизу живота.

Вытираясь полотенцем, Вирджиния заметила, что у нее началось кровотечение. Она с ужасам смотрела на эту кровь, когда в комнату вошли уже знакомая Вирджинии дежурная медсестра и с ней какая-то старая, военной выправки женщина в докторском халате и с дымящейся папиросой в крепко сжатых зубах. Эта папироса – не сигарета, а папироса – в длинном белом бумажном мундштуке, с резким запахом грубого табака, – эта папироса в женских губах удивила Вирджинию.

Увидев в руках у Вирджинии окровавленное полотенце, старуха властно бросила дежурной медсестре:

– В малую операционную! – И, бросив папиросу на пол, загасила ее носком хромового сапога.

Очередной острый приступ боли заставил Вирджинию согнуться, охнуть от боли, закричать…

…Очнулась она от резкого запаха нашатыря. Она лежала в операционной, на хирургическом столе. Вокруг нее стояли несколько человек в белых застиранных халатах, в хирургических шапочках и масках на лицах. Отрывистыми фразами они разговаривали друг с другом.